Дэн Вилета - Дым

— Лучше ничего там не трогать, приятель.

Но ирландец почуял мои колебания, как и Нотт. Собака отступила и смотрит на меня непонимающе, а вот бродяга медленно, но с беззастенчивым нахальством опускается на колени рядом с моей седельной сумкой и ощупывает ее раздутые бока. И вновь меня обуревает желание выдать себя.

— Ну давай, — говорю я, посасывая леденец. — Вынимай, раз невмоготу.

То, что он извлекает из сумки, кажется (даже мне, уже несколько дней знающему о его существовании) человеческим лицом без костей, которое обработал кожевник. Глаза — стеклянные диски в латунных оправах. На месте носа и рта — нарост в виде длинного влажного чулка, который заканчивается чем-то вроде насадки для садовой лейки. В этот момент налетает порыв ветра и наполняет маску воздухом. Потом резина опадает и мертвой тряпкой повисает в руках ирландца.

— Что это? Какая-то маска?

Я вспоминаю, как звучит мой обычный голос, и отвечаю с заметной хрипотцой:

— Респиратор. Его придумал человек по имени Дьёрдь. Венгерский изобретатель. Он хотел сделать такую штуку, которая защищала бы солдат от безумия битвы. Получился респиратор, который фильтрует дым. Только в нем трудно дышать. И кто вообще сказал, что солдаты должны быть в здравом уме на поле боя? — Я умолкаю, глядя на маску, которая уставилась на меня очками в латунной оправе. Каждое дуновение ветра приносит крупицу жизни ее резиновым щекам. — Но сейчас респиратор работает по-другому. Друг нашей семьи внес изменения.

Однако ирландец потерял интерес к моим объяснениям и вынимает мягкую флягу, уложенную рядом с маской. Фляга тяжелее, чем он думал; гибкая горловина повисает в его кулаке, а днище разбухло, как женский зад. Бродяга откручивает пробку, принюхивается к содержимому, выдавливает каплю себе на ладонь.

— Что это? Деготь? Сажа?

Боль, говорю я. Гнев. Обрывки детства. Младенчество; годы, не оставшиеся в памяти. Разлитые по флягам в неразбавленном виде.

Непонятно, как я это говорю: вслух или про себя.

Он смотрит на меня, пожимает плечами и убирает флягу на место. Его взгляд возвращается к оружию, к угловатому прикладу в кованом серебре. Один только кожаный чехол стоит пять гиней.

— Мы не воры, — бормочет он; чтобы убедить в этом себя или меня, разворачивается на каблуках и возвращается к костру. Там он предлагает мне сделать еще один глоток из его кувшина. — Нет, не воры.

И без всякого предупреждения, скинув башмаки, чтобы выскрести грязь между пальцев, он затягивает песню, пронзительную и заунывную. Когда он заканчивает, его товарищ, до сих пор молчавший, обращается ко мне, покусывая травинку.

— Со всем уважением, сэр, — улыбается он, — вы уж не позволяйте моему брату портить ночь этим жалким блеянием. Лучше расскажите нам историю, чтобы скоротать время, пока не кончилось спиртное. Прошу вас, сэр, а то мой братец не заткнется.

— Историю? — переспрашиваю я. Маска, небрежно сунутая в сумку, поблескивает одним глазом на луну.

Почему бы и нет?

Они видели винтовку. Участь их решена.

И мне — пьяному, несчастному, стоящему на пороге своего будущего, — мне тоже хочется поговорить.

— Он отправился стрелять в лошадей.

Представьте себе молодого человека, лежащего голышом на пыльном чердаке полуразрушенной мельницы. Это не я, конечно же, но кто-то похожий на меня: знатного рода, красивый, наследник крупного состояния. Принц из сказки. Он мерзнет, наш принц. Стоит январь, только-только рассвело. Над ним — ржавые механизмы, которые некогда приводились в движение мельничными крыльями. Еще выше — своды дырявой крыши. Ему на плечи падает полоска бледного света, другая отделяет кисть от руки. Окно перед ним выходит на восток. Вокруг, среди досок и балок старой деревянной мельницы, гнездятся тысячи скворцов. Когда он только забрался сюда, все птицы разлетелись. Теперь, час спустя, они вернулись в свои дома. Молодой человек сжимает в руках винтовку. Котомка с одеждой лежит у его ног.

Еще в котомке есть кусок мыла и жесткое полотенце. У левого плеча молодого человека лежит коробочка с леденцами. (Вы ведь знаете, что это за леденцы, друзья мои? Готов поспорить, знаете!) Видите ли, наш принц полагает, что этим утром он будет дымить. Несильно, ведь он уже сунул в рот один леденец, но все же будет. Стрелять в лошадей — совсем не то же самое, что снять оленя. Особенно когда они скачут в упряжи. Его пальцы, лежащие на спусковом крючке, влажны от пота.

Ожидание тянется бесконечно. Есть время для тысячи мыслей. Он выкуривает сигарету. Чтобы успокоиться. Чтобы привести себя в нужное настроение. Сигареты и леденцы: в последнее время он все чаще балуется ими. Они меняют его — мало-помалу, изнутри. Точно кожа превратилась в мягкий кокон, а его новое «я» упирается в нее, растягивает, продавливает. Это болезненный процесс.

Вскоре он начинает волноваться. Что он не справится. Что его азарт угас, что не хватит духу. Что он промажет, подвергнется унижению. На мельничном полу валяются окурки — целое состояние, но он все не может нащупать нужную струну, зажечь в душе огонь. Он чувствует себя спичкой, которая никак не загорается. От леденцов заныли зубы. Он поднимается, берет свою котомку. И достает оттуда маску.

Это его новая игрушка. Не то чтобы украденная — скорее позаимствованная. И даже оплаченная, если вас волнуют такие мелочи, оплаченная деньгами деда. Ему сказали, что маска действует примерно как сигареты, но чуть иначе. Он еще не пробовал ее. Эффект достигается, насколько можно понять, за счет простой химической реакции. Надо заполнить контейнер и прикрутить его к отростку в носовой части респиратора. А когда будешь готов, воткнуть туда шприц. Точная формула состава, само собой, сохраняется в строгой тайне. Это основа состояния его семьи. Но нашему принцу нет до этого никакого дела. Он лежит голый, с резиновой маской на голове. Спина и ягодицы покрыты мурашками; под маской струится пот.

Так он ждет, и наконец среди полей показывается экипаж. Четверка лошадей медленно тянет по грязной дороге четырехколесную крытую повозку. Две лошади — так они договорились, наш юноша и его человек; когда повозка остановится. Легкая цель для такой точной винтовки. Телескопический прицел с трудом пристраивается к окулярам маски. Что до нашего друга, то он перепуган, трус. В его кишечнике бурлит жидкость, будто он наелся тухлого мяса. Все, на что он способен, это нажать на поршень шприца.

Теперь остается только дышать и тонуть.

В первый момент он чувствует лишь панику. А должно быть как от сигарет, лучших, крепчайших, темных, как деготь. Точно так же, только сильнее и еще с каким-то новым смаком.

Но то, что он вдыхает, совсем не похоже на сигаретный дым: оно переполняет его своей стерильностью, своенравной и живой. Это грехи умирающих, отобранные вручную и очищенные. Его собственные грехи вяло поднимаются им навстречу — детские шалости, призванные предстать перед Сатаной. Леденцы во рту давно превратились в угольки.