Дэн Вилета - Дым

— От недостатка любви, — вполголоса говорит Чарли.

— Любовь не относится к научным категориям.

Услышав этот ответ, Чарли решает не говорить о том, что девушка жива и бродит по лесам Ноттингемшира. Вероятно, она сбежала. Но в глубине души ему хочется верить, что барон Нэйлор сам освободил ее.

Что до Ренфрю, то прошлое уже перестало занимать его. Внимание учителя устремлено в будущее.

— Я отметил про себя, что вы предпочли ничего не сказать о моем плане создания Республики праведных. Должен признаться, что рассчитывал на больший энтузиазм с вашей стороны. Если реформа будет, осуществлять ее должны молодые. Люди вроде вас. Но возможно, вы думаете об интересах своей семьи. И разделяете взгляды вашего отца, завзятого тори. Власть имущие с трудом соглашаются на перемены.

Ренфрю опять встает с кресла, подходит к Чарли и мягко поднимает его за плечо. Они стоят почти вплотную. От Ренфрю все еще пахнет лошадью и кожей.

— Настанет время, мистер Купер, когда придется сделать выбор между добродетелью и пороком. Придется отчитаться. Спросите себя, откуда берутся все деньги. Как создается богатство страны, включая и богатство вашей семьи, мистер Купер. Придется отчитаться перед Богом и людьми. Наши деньги должны быть такими же праведными, как наши мысли.

Чарли не знает, что ответить, и просто кивает. Для Ренфрю этот кивок, по-видимому, служит чем-то вроде обещания.

— Очень хорошо. А теперь, мистер Купер, я вынужден попросить вас отбросить всю стыдливость и подробно доложить мне обо всем, что случилось с вами после отъезда на каникулы. Обо всем, что рассказал вам барон. О тех его экспериментах, которые вы наблюдали. Или об экспериментах его жены, если слухи о здоровье барона правдивы. Кроме того, я должен знать, где вы провели минувшую неделю, включая имена всех, с кем вы общались. Но прежде всего вы расскажете мне о том, что из увиденного вами заставило вас прятаться от Нэйлоров — не пытайтесь отрицать это, иначе вы давно известили бы их. Вы считаете, что они связаны с нападением! Я жду также сведений о том, где сейчас находятся мисс Нэйлор и мистер Аргайл. Мальчик крайне уязвим. И потенциально опасен для окружающих. Короче говоря, я вынужден настаивать на том, чтобы узнать всю правду. Как ваш учитель. И как слуга Англии.

Чарли смотрит Ренфрю в глаза. Несмотря на всю его настойчивость, в них нет ни гнева, ни угрозы. Он просто ждет от Чарли исполнения долга — так, как он, Ренфрю, понимает этот долг. На мгновение у Чарли возникает желание повиноваться. Переложить всю ответственность на этого человека, который во всем проявляет беспримерную ответственность. Целый час наблюдает за девушкой, плачущей от боли. Называет ее образчиком, увозит из родных мест и приковывает к стене.

— Простите, мастер Ренфрю. Я не могу. Я дал слово. Слово джентльмена.

Ренфрю, похоже, расстроен отказом.

— Хорошо, мистер Купер. Мы все должны следовать велению совести.

Он отворачивается, берет со стола лампу и кивает в сторону лестницы:

— Предлагаю отправиться на покой. Утром я еще раз попробую поговорить с вами. Возможно, мне удастся вас переубедить.

Гостевая комната тесна и обставлена скромно, но после грязных одеял, которыми приходилось довольствоваться целую неделю, белая пуховая перина кажется верхом роскоши. Мастер Ренфрю достает для Чарли ночную сорочку, наполняет умывальник чистой водой и оставляет мальчика в одиночестве, давая ему возможность переодеться. На долю секунды Чарли задумывается о том, чтобы отказаться от гостеприимства учителя и отправиться в обратный путь. Но за окном идет снег, и даже в комнате холод пробирает до костей. Чарли накрывается пышным одеялом, и его окатывает такая волна благополучия, что ему становится стыдно.

Он собирается задуть огонь в лампе, но дверь открывается снова, и входит Ренфрю, все еще в дорожном костюме. В руках он держит поднос с кружкой, от которой поднимается пар. Как выясняется потом, в кружке — горячее молоко с медом.

— Выпейте-ка, мистер Купер, вам не повредит. Со дня отъезда на каникулы вы потеряли с полдюжины фунтов.

Он сидит у кровати и смотрит на Чарли, пока тот не выпивает все, — и только потом уходит с подносом. В его заботливости столько материнского тепла, что Чарли засыпает, представляя себе мать. Она тихонько напевает и подтягивает его одеяло до самого подбородка.

Человек, который вышел на меня, хочет рассказать о союзе рабочих, который основали рудокопы. В его ладони поблескивает увесистый золотой. Он не может отвести глаз от монеты и уже трижды попробовал ее на зуб. Надо было сунуть ее в зад моей суки перед тем, как отдать ему. Интересно, понравился бы ему и тогда вкус золота. Думаю, понравился бы.

Он такой же, как многие люди его класса. Грубый, жадный и тупой. Из его головы поднимаются тонкие, сальные струи дыма. Он сутулится — то ли чувствует себя виноватым, то ли испытывает страх.

— Они такие бунтовщики, — говорит он в четвертый или пятый раз и щурится на меня. — Как по мне, так чистые разбойники.

Судя по акценту, он с запада. Чужак. Строит свою жизнь на лжи, которая стала правдой от бесконечных повторений.

— А вот я, к примеру, человек хороший. Соль земли.

Он опять кусает монету, основанием ладони размазывает сопли по бороде, портит воздух. Нервные газы, как говорил мистер Прайс. Он вызывал их выделение у многих, а потом стоял, принюхивался и подмигивал мне. При мысли о Прайсе мое стремление достичь цели усиливается.

Я опять спрашиваю его о двух мальчишках и девушке.

— Из богатых, — говорю я. — Аристократы. Один тяжело ранен. — Никак не втолковать этому недоумку, что мне плевать на их игрушечный мятеж. Ведь этот рудник принадлежит не Спенсерам.

Наконец он что-то вспоминает. Внизу, в руднике, видели девчонку. Не здешнюю. Она была с неким Фрэнсисом Мосли. Их заметила одна из возчиц, проходя мимо в темноте.

— Но она точно не из знати, — бормочет он. — Грязная, что твоя арабка. В штанах. Я так думаю, шлюха. И потом, конечно же, — добавляет он, глубокомысленно подвигав бровями, — те трое на дороге. Стив Милнер говорил, что видел их. Но и они не богачи. — Он настороженно смотрит на меня, боясь лишиться своего золота.

— Дай-ка я сам угадаю. Они тоже были грязными.

— Будто их изваляли в грязи.

— Отведи меня туда, где их видели.

Моя сука рычит, когда он начинает движение. Я дал ей кличку Нотт — в честь скандинавской богини ночи. Она прониклась симпатией к засаленному мужичонке и обнюхивает его ширинку, словно за ней спрятан бекон. Тот чуть не выпускает из рук свою монету.

Уже шесть дней я занимаюсь этим. Каждое утро встаю до рассвета и седлаю лошадь. Каждый вечер ужинаю с матерью, бледной и тревожной, с вопросом в глазах, который она боится задать. У нас простые отношения — у меня с матерью. Мы заменили эмоции экономикой. Недавно к узам долга и крови мы добавили преступление.