Дэн Вилета - Дым

Ренфрю наблюдает за тем, что отражается на лице Чарли, и спокойно улыбается:

— Не стоит жалеть Элинор, мистер Купер. Она вполне привыкла к корсету. За два года Элинор достигла больших успехов, и теперь ей позволено снимать корсет на ночь. Правда, она нечасто пользуется этим разрешением.

Он поднимается, ведет Чарли к креслам у окна и наливает два стакана воды из простого глиняного кувшина.

— Но довольно об этом. Настало время раскрыть вашу удивительную тайну. Вы появляетесь на пороге моего дома на ночь глядя, спустя неделю после вашего исчезновения. Грязный, как воробей. Вид у вас, уж извините, весьма подозрительный. Что с вами случилось? И почему вы здесь?

Чарли начинает с того, о чем говорить проще всего: как на них напали, как застрелили кучера и ранили Томаса, как они убежали в лес и как их спрятали «добрые люди». Он не объясняет, почему они не связались ни с кем после нападения; не упоминает об одичавшей женщине, которая помогла остановить кровотечение Томаса, не говорит ни слова о рудокопах и неделе, проведенной под землей. Ренфрю расспрашивает о визите к Нэйлорам и о здоровье барона, и ответы Чарли становятся все более уклончивыми. У него чешутся лицо и руки, которые он оттирал мылом здесь, у Ренфрю, и он ощущает себя голым под ярким сиянием газовой лампы, без защитного слоя угольной пыли. Ренфрю в своей спокойной, последовательной манере пытается добиться от него все новых подробностей, и тогда Чарли наклоняется вперед и смотрит учителю прямо в глаза.

— Мистер Ренфрю, я не могу рассказать вам очень многого. С меня взяли честное слово.

Учитель щурится, задумывается, поджимает губы.

— Тогда зачем вы пришли ко мне, мистер Купер?

Теперь задумывается Чарли — он не знает, с чего начать. И решает ответить вопросом на вопрос.

— Вы сказали, что ходят и другие слухи. Сразу, как только вернулись домой. По вашим словам, говорят о нападении цыган, но есть и другие слухи. Что вы имели в виду?

Ренфрю встает с кресла, ставит на плиту чайник. Чарли понимает, что учитель прикидывает риски, взвешивает, что он может раскрыть, — так же, как это делал Чарли. Это все равно что партия в шахматы. Томас играл бы агрессивно, угрожал ферзем. Но Чарли осознает ценность позиционной игры. И терпения.

Ренфрю вновь устраивается в кресле, очевидно решив быть откровенным.

— Причиной слухов стали пули, извлеченные из лошадиных трупов, — начинает он ясным и твердым голосом, не выказывая никаких эмоций. — На этом настоял какой-то предприимчивый судья. Требование весьма своеобразное, оно идет вразрез с установленными процедурами, и нашлись недовольные, особенно среди консерваторов, как вы понимаете. Английский судья командует скальпелем! Попахивает континентальными методами. — Ренфрю позволяет себе улыбнуться. — Так вот, пули оказались очень необычными. Они не английского производства, а оружия, из которого стреляли, не должно быть в наших краях из-за эмбарго. Очень мощное оружие. Конечно, такие подробности нельзя обсуждать публично. В конце концов, нам даже не положено знать, что такое оружие существует. Поэтому доступ к отчету получили лишь очень немногие, а это дало пищу слухам и домыслам. По моим прикидкам, половина английских лордов спит и видит, как бы раздобыть такое ружье.

— Получается, что это оружие не могло оказаться в руках бедняка.

— Совершенно верно. У цыган обычно находят мушкетоны или что-нибудь столь же незамысловатое. А вы действительно ничего не знаете о тех, кто на вас нападал?

Чарли качает головой, напряженно думая. Потом идет на риск.

— Я слышал кое-что, — говорит он. — О дыме. И пришел к вам, чтобы узнать, правда ли это.

— Ага, — говорит мастер Ренфрю. — Я так и думал.

За его спиной свистит чайник, приглашая к чаепитию.

Теперь ход Чарли. Он обхватывает чашку обеими руками, отогревая промерзшие пальцы.

— Некогда, — говорит он, — дыма не было.

Ренфрю улыбается и контратакует:

— Вижу, вы общались с бароном Нэйлором. Как он поживает? Почему-то не отвечает на мои письма вот уже много лет. Это крайне огорчительно. И даже вызывает определенные подозрения… «Некогда дыма не было». Помню, как он прошептал мне эти слова, как я был потрясен. Словно ударила молния посреди солнечного дня. Целых три года я больше ни о чем не мог думать. Барон так хотел доказать это, что не останавливался ни перед чем. Охотился за картинами, письмами, дневниками. Для него это стало настоящим наваждением. «Ни в одном из старинных документов не упоминается снег, — как-то раз поделился он со мной. — Дым изменил наш климат: он поднимается в атмосферу и мешает проникновению солнечного света». Порой казалось, что барон сходит с ума. Вскоре я стал таким же горячим поклонником этой теории, как барон. Ночь за ночью мы обсуждали с ним все это.

Ренфрю посмеивается, мысленно возвращаясь в те годы. Похоже, ему дороги воспоминания об учителе и друге.

— Что, если это правда, мистер Купер? И когда-то дыма не было? Предположим, он пришел к нам в семнадцатом веке, как полагает барон Нэйлор, по воде или посуху, из далеких краев. Что это меняет?

Чарли сам удивлен жаром, с которым он отвечает на этот вопрос:

— Это значит, что мы можем бороться с дымом. И победить его.

Ренфрю улыбается — дружески, но снисходительно.

— Вот и барон так же говорил. Он объявил дыму войну. Крестовый поход! И с головой погрузился в самые разнообразные исследования: в области истории, археологии, анатомии. Он объехал весь свет, собирая доказательства. Вскрыл дюжины трупов, законсервировал их внутренние органы. Но ради чего? Чтобы победить симптом, говорящий о том, что мы больны. Нелепость. Этого он никак не мог понять. Хорошо, допустим, у дыма есть история. Но она есть и у греха! А грех пришел к нам не двести пятьдесят лет назад! Он старше. Гораздо старше. Но и он… — Ренфрю поднимается с кресла, нависая над Чарли, — не вечен!

Чарли вынужден запрокинуть голову, чтобы встретиться взглядом с учителем. Он прикрывается непониманием, притворным лишь наполовину:

— Простите, не уловил вашу мысль.

Ренфрю приходит в возбуждение, ему хочется двигаться. Он меряет шагами комнату: три туда, три обратно. Коттедж и вправду совсем невелик; на беленых стенах обильно цветет плесень.

— Вспомните Библию, мистер Купер. Священные книги евреев, то, что мы называем Ветхим Заветом. Книга Бытия: дерево, змей, изгнание из рая. Что это, как не воспоминание, очень древнее, сохранившееся в форме легенды? Так первобытные люди пытались осознать судьбоносное событие из своего прошлого. Это их память о пришествии греха! Грех — это болезнь . Микроб, как сказали бы континентальные ученые. С течением времени он преобразился, стал видимым глазу, получил материальное воплощение. Явление, несомненно, поразительное, но не имеющее последствий: всего лишь видоизменение симптома. Над чем мы действительно должны работать — научно, то есть используя все наши знания для решения вопроса, а не прячась за искусственной стеной вроде эмбарго, — так это над искоренением самой болезни. Понимаете, у меня есть план. Нужно просто выращивать здоровых людей. Сначала среди знати. И затем… До тех пор, пока мы все не станем одинаковыми.