Дэн Вилета - Дым

Узнать «Гарлем» оказалось нетрудно. Два других судна, пришвартованных в торце дока, всего лишь речные баржи. В пароходе, под бортом которого притулились подростки, от кормы до носа будет сотни полторы футов. От него исходит резкий запах открытого моря. В доке нет волн, но, должно быть, есть какое-то глубинное течение. Корабль то натягивает канаты, которыми привязан к пирсу, то утыкается в подбитые резиной бочки, отделяющие его борт от стенки пирса. Так и чередуются в ночи два звука: один — тугой скрип, второй — терпеливое притирание.

Находясь прямо под бортом, нелегко разобраться в устройстве корабля. Снизу он кажется нагромождением мачт и труб на угловатом железном корпусе, грузно осевшем в воду. Томас и Ливия пробрались сюда короткими перебежками через равнину дока, иссеченную глубокими, как колодцы, тенями. В конце концов они спрятались под горой ящиков на самом краю пирса. Отсюда до воды всего пять футов, до корпуса судна — еще три. Где-то над их головами поник флаг, цвета которого невозможно различить в темноте. Внизу — вязкая вода, покрытая маслянистой пленкой нерастворенной сажи.

Караульный завершает очередной круг. Когда он отворачивается, Ливия поднимается с корточек и потягивается. Ночь сырая, и во время ожидания руки и ноги коченеют.

— А не может быть так, что все выгрузили раньше? — шепчет она. — Вдруг мамин товар уже здесь, на пристани.

Томас и сам задается этим вопросом.

— Нет, не может, — наконец решает он. — Если бы груз был действительно ценным, тут выставили бы целый кордон. И еще… Ты заметила, что на судне никого нет? Должно быть, капитан отправил всех на берег. Кроме караульщика, если это не сам капитан. В общем, твоя мать совершает покупку в такой тайне, что матросам не позволено о ней знать.

Ливия молчит — наверное, размышляет над его словами. Под ящиками так темно, что Томас не может различить контуров ее тела. И тем не менее он знает, что́ она делает и о чем думает — по одному только ритму дыхания.

— Скажи еще раз, что нам известно об этой доставке.

Томас пожимает плечами:

— Я не видел записи. Журнал просматривал Чарли. Полночь, двенадцатое января. «Гарлем» из Ла-Рошели, капитан ван Гюисманс. «Забрать лично со своим транспортом». Мы не знаем, что именно заказано, но стоит оно целое состояние. Должно быть, твоя мать заложила поместье целиком.

— Значит, она обязательно приедет.

— Да.

— И что тогда?

— Не представляю. Смотря что за покупка. Сейчас мы можем только ждать.

Но минуты ползут одна за другой, отсчитываемые ровным шагом караульного, и ждать становится все труднее. Холод проникает во все уголки тела — входит через подошвы обуви, взбирается вверх по бедрам, оттуда направляется в грудь и спину. Томас покрывается гусиной кожей, так что каждое соприкосновение с тканью одежды причиняет боль. И конечно, чем дольше ждешь, тем сильнее сомнения: вдруг леди Нэйлор вообще не появится, вдруг они перепутали судно, вдруг событие уже свершилось где-то в глубинах парохода, и гребная лодка вот-вот увезет все ответы на их вопросы на другой край чернильной глади.

Томас открывает рот только после того, как все продумал и решил. Остальное было бы напрасным сотрясением воздуха.

— Когда он отвернется в следующий раз, я побегу, — говорит он. — Как только он пройдет мимо вон той каморки. Жди меня здесь и наблюдай.

Ливия тут же вытягивает руку, чтобы удержать его. Ее ладонь лежит у него на локте. Как естественны сегодня прикосновения. От этой мысли он приходит в раздражение.

И стряхивает ее руку.

— Куда ты собрался? — шипит она, слишком громко для тишины дока: к счастью, караульный, похоже, не слышит их.

— На борт. Вдруг удастся что-то выяснить.

Она делает какое-то движение головой, забыв, что в тени ящиков ему ничего не видно. Нахмурилась, кивнула? Состроила одну из своих гримасок — выпятила вперед нижнюю губу, вздернула подбородок, сузила глаза до двух темных твердых миндалин? Наверное, беспокоится за него. Но вслух она высказывает только разумное, холодное соображение:

— Ты даже не знаешь, что нужно искать.

— Знаю. Там было написано «со своим транспортом». Значит, что-то большое. И в то же время спрятанное так, чтобы не бросаться в глаза. Ни матросам, ни таможенникам. — Он прикасается к восковым пломбам на ящиках, служащих им укрытием. — Я сразу пойму, когда увижу.

Он переводит внимание с Ливии на караульного и считает его шаги. Нет, это не капитан, заключает он. Для капитана слишком уж холодно, слишком бессмысленна задача, и человек этот отчаянно скучает на своем посту. Скорее всего, помощник, которого капитан считает достаточно надежным, или просто человек, которому заплатили столько, что он не может схалтурить. За ним тянется запах горелой ванили. Полный круг — сто три шага. Девятнадцать приходится на отрезок позади будки таможенников, полностью скрывающей его. Девятнадцать неспешных шагов. Томас доберется до трапа за восемь, преодолеет его за три. Потом надо просто присесть под бортом. Слиться с темнотой. Исчезнуть в бездонном мире мрака.

Рассчитав все точно, Томас начинает двигаться ровно в тот момент, когда караульный исчезает за будкой, но на полпути понимает, что у его шагов есть эхо. Он чуть не начинает орать на Ливию, но вовремя спохватывается и, обернувшись на ходу, молча хватает ее за руку. Трап прогибается под ними, как губка, скрипит и вибрирует. Корпус судна на таком близком расстоянии обретает сложный рельеф: он испещрен заклепками, словно оспинами, покрыт рачками, водорослями, ржавыми разводами. Густой резкий запах, исходящий от него, напоминает Томасу запах крови.

Едва достигнув края трапа, они падают на палубу. Под его щекой — ледяное железо. Трап все еще качается вверх-вниз, Томас слышит эти колебания в безмолвии ночи. Волновая физика, они проходили ее в школе; с карандашом и листом бумаги он смог бы рассчитать амплитуду. С карандашом, бумагой — и лучом света. Ливию рядом с собой он тоже опознает только по звуку ее дыхания.

Томас считает до пятидесяти, но никто не поднимает тревоги. Сто три шага. И еще пятьдесят.

Они ползут через палубу к каютам и оказываются в узком пространстве между двумя каютами, откуда вниз уходят две лестницы: одна — к носу, другая — к корме. Томас выбирает вторую. Внизу, в тишине, он больше не может сдерживаться.

— Ты должна была ждать!

Она вдыхает его дым, словно пьет его, и выплевывает обратно его гнев:

— С чего ты взял, что можешь приказывать мне?

Есть что-то еще в ее дыхании, что-то грубое и нежное. Томаса пугает то, как легко им обоим разговаривать без слов.

Дальше они пробираются на ощупь. Томасу кажется, что главный трюм еще ниже и что он расположен в кормовой части, поэтому они спускаются еще ниже и продвигаются к корме. Коридоры, по которым они идут, настолько узки, что, если выставить локти, можно коснуться одновременно обеих стен. Во время спуска по второй лестнице тишина вокруг них меняется, становится глухой и тяжелой. Должно быть, они уже опустились ниже уровня воды. Время от времени через все судно пробегает треск, настоятельный и жалобный, — это стонет на холоде металл.