Энн Райс - Талтос

Когда двери открылись, Роуан очутилась в большой гостиной, где пол был выложен розовым и кремовым мрамором и стояла такая же крупная уютная кожаная мебель, как та, что они видели в самолете. Но эти кресла были еще мягче, еще больше, они были созданы для комфорта.

И снова они собрались за столом, только на этот раз стол был очень низким и на нем стоял с десяток, если не больше, маленьких тарелок и чаш с сыром, и орехами, и фруктами, и хлебом, так что они могли перекусить.

Высокий стакан холодной воды — вот все, что требовалось Роуан прямо сейчас.

Майкл, в своих очках в роговой оправе и старом твидовом норфолкском пиджаке с поясом, сидел, склонившись над сегодняшней «Нью-Йорк таймс».

Лишь когда они оба сели, он оторвался от газеты, аккуратно сложил ее и отодвинул в сторону.

Роуан не хотелось, чтобы Майкл снимал очки. Они казались ей такими трогательными. И тут ее внезапно поразила мысль, заставившая улыбнуться: ей очень нравится, что рядом, по обе стороны от нее, сидят эти мужчины.

Смутная мысль о жизни втроем мелькнула в ее голове, но такие вещи, насколько знала Роуан, никогда не могли осуществиться, да она и вообразить не могла, чтобы Майкл стал такое терпеть, и тем более участвовать в подобном. Куда приятнее было думать обо всем именно так, как оно обстояло.

«У тебя есть еще один шанс с Майклом, — размышляла Роуан. — Ты знаешь, что он есть, что бы ни думал сам Майкл. Не отталкивай от себя ту единственную любовь, которая действительно что-то значит для тебя. Будь достаточно зрелой и терпеливой для разнообразия любви, для смены ее времен года, будь спокойной в душе, чтобы, когда снова придет счастье, если оно придет, ты это поняла».

Майкл снял очки и откинулся назад, положив ногу на ногу.

Эш тоже непринужденно сидел в своем кресле.

«Мы образуем треугольник, — думала Роуан, — и только я здесь с голыми коленками, а ноги сжала так, словно пытаюсь что-то скрыть».

Эта мысль заставила ее засмеяться. Но тут же Роуан отвлек аромат кофе, и она заметила, что кофейник и чашка стоят прямо перед ней, на расстоянии вытянутой руки.

Но Эш уже налил ей кофе и вложил чашку ей в пальцы. Он сидел справа от Роуан, ближе, чем в самолете. Они все были ближе друг к другу. И это был снова равносторонний треугольник.

— Позвольте просто рассказать вам… — неожиданно произнес Эш. Он сложил ладони домиком и теребил нижнюю губу. Брови чуть-чуть сдвинулись, но морщинка между ними мгновенно разгладилась, а голос, когда Эш продолжил, зазвучал немного печально: — Для меня это трудно, очень трудно, но я хочу это сделать.

— Я понимаю, — сказал Майкл. — Но почему тебе хочется это сделать? Я умираю от желания услышать твою историю, но почему ты готов, если это дается тебе с болью?

Эш на мгновение задумался, и Роуан тяжело было видеть легкие признаки напряжения в его руках и на лице.

— Потому что я хочу, чтобы вы оба любили меня, — тихо ответил Эш.

Роуан оставалась безмолвной и чувствовала себя несчастной.

Но Майкл улыбнулся открыто, как всегда:

— Тогда расскажи нам все, Эш. Просто… вывали все это!

Эш коротко рассмеялся.

Снова наступила тишина, но на этот раз молчание не было напряженным.

И Эш начал свой рассказ.

Все Талтосы рождаются, зная многое: исторические факты, все легенды, определенные песни, необходимость определенных ритуалов, родной язык матери и те языки, на которых говорят вокруг нее, основные знания, которыми обладает их мать, и, пожалуй, даже ее более тонкие познания.

На самом деле эти основные дары скорее похожи на не нанесенную на карты золотоносную жилу где-нибудь в горах. Ни один Талтос не знает, как много он может почерпнуть из этой наследственной памяти. С известным усилием они могут открыть в собственном уме изумительные вещи. Некоторые Талтосы даже знают, как отыскать дорогу домой, в Доннелейт, хотя никому не ведомо почему. Некоторых влечет к дальнему северному побережью Анста, самого северного острова Британии, в поисках утраченной земли нашего рождения им хочется взглянуть через залив Баррафирс на маяк Макл-Флагга.

Объяснение всего этого кроется в химии нашего мозга. Это, наверное, до разочарования просто, но мы не сможем этого понять до тех пор, пока не узнаем в точности, почему лосось возвращается в реку, где он родился, чтобы именно там метать икру, или как некоторые виды бабочек находят определенный крохотный участок в лесу, когда приходит пора размножения.

Мы обладаем сверхострым слухом, поэтому громкий шум причиняет нам боль. Музыка может буквально парализовать нас. Мы должны быть очень осторожны с музыкой. Мы мгновенно узнаем других Талтосов по запаху или внешнему виду, мы узнаем ведьм и магов, когда видим их, и присутствие колдуна всегда воздействует на нас очень сильно. Талтос не может не заметить колдуна.

До других подробностей я дойду по мере рассказа. Но сейчас хочу отметить, что, насколько мне известно, мы не проживаем две жизни, как то думал Стюарт Гордон, хотя это ошибочное убеждение было некоторое время присуще людям. Исследуя глубинные воспоминания нашей расы, храбро окунаясь в прошлое, мы быстро начинаем понимать, что это не могут быть воспоминания одного конкретного существа.

Душа вашего Лэшера действительно уже жила прежде — беспокойная душа, отказывавшаяся принять смерть и трагически бессмысленно возвращавшаяся к жизни, за что приходилось платить другим.

Ко временам короля Генриха и королевы Анны Талтосы уже стали всего лишь легендой в горной Шотландии. Лэшер не знал, как проверить те воспоминания, с которыми он родился. Его матерью была женщина, человек, и его ум начал свою жизнь как человеческий, что случалось со многими Талтосами.

Я хочу сказать, что для меня настоящая жизнь началась тогда, когда мы были просто народом, живущим на затерянном острове, а Британия — снежной страной. Мы знали о существовании этой заснеженной земли, но никогда не бывали там, а на нашем острове всегда было тепло. Мои основные воспоминания именно о той земле. Они были наполнены солнечным светом, но не находили применения и постепенно угасали под грузом разных событий моей долгой жизни и моих размышлений.

Затерянную землю едва можно было разглядеть с берегов Анста. Она находилась в северном море, в том месте, где Гольфстрим в то время нагревал воду до достаточно высокой температуры и теплые волны бились о наши берега.

Но на самом деле тот укромный уголок, где мы развивались, был, как я уверен теперь, не чем иным, как гигантским кратером колоссального вулкана во много-много миль в ширину и представлял собой плодородную долину, окруженную грозными, но прекрасными утесами, тропическую долину с бесчисленными гейзерами и теплыми источниками, с бульканьем бившими из земли, рождавшими маленькие ручьи, сливавшиеся в конце концов в удивительно большие чистые озера. Воздух там всегда был полон влаги, вокруг озер и речушек пышно росли деревья, папоротник достигал гигантских размеров. Круглый год в долине густо зеленела трава и созревало множество самых разных фруктов: манго, персики, дыни всех размеров, на утесах собирали дикие ягоды и виноград.