Энн Райс - Талтос

— Конечно был, милая, и ты едва не отправилась на небеса, когда его удаляли. Неужели никто никогда тебе об этом не рассказывал? О том, что медсестра дважды сделала тебе укол? И твое сердце почти остановилось, но пришла Эвелин и спасла тебя!

Бенджи промчался мимо вверх по лестнице, его голые пятки мягко стучали по дереву.

— Нет, никто мне не рассказывал. О боже, шестой палец!

— Но разве ты не понимаешь, что это поможет! — заявила Мэри-Джейн.

Они уже шли наверх, только Моне казалось, что впереди еще сто ступенек, и тоненький Бенджи, который зажег там свет, уже лениво спускался вниз, хотя Мэри-Джейн что-то кричала ему.

Бабуля остановилась у основания лестницы. Ее белая ночная рубашка касалась не слишком чистого пола. Черные глаза бабули рассматривали Мону, что-то подсчитывая. «Не сомневайся, это настоящая Мэйфейр», — подумала Мона.

— Неси одеяла, подушки, все такое! — потребовала Мэри-Джейн. — Скорее! И молоко, Бенджи, найди молоко!

— Ладно, сейчас, одну минуту, — крикнула в ответ бабуля. — Эта девочка выглядит так, словно у нее нет времени на то, чтобы ночевать на чердаке. Ей нужно прямо сейчас в больницу. Где грузовик? Твой грузовик на стоянке?

— Да забудь ты о нем, она родит прямо здесь, — ответила Мэри-Джейн.

— Мэри-Джейн! — рявкнула бабуля. — Черт тебя побери, я не могу забраться по той лестнице. У меня нога болит!

— Иди ложись, бабуля. Вели Бенджи поторопиться с барахлом. Бенджи, ни гроша не получишь!

Они продолжали карабкаться наверх, и с каждым шагом воздух становился все теплее.

Чердак оказался огромным.

Такое же перекрещение электрических гирлянд, как и внизу, красовалось здесь, и везде были расставлены пароходные кофры и гардеробы. Они стояли в каждом углу, кроме одного, где располагалась кровать, а рядом с ней масляная лампа.

Кровать была гигантской, с темными простыми столбиками для полога, но самого полога не было, и лишь сетка растянулась наверху, слой за слоем. Сетка отгораживала и вход в этот угол. Мэри-Джейн приподняла ее, и Мона буквально упала на мягчайший матрас.

Здесь было абсолютно сухо! По-настоящему. Пуховое одеяло клубилось вокруг Моны. Подушки, подушки…

— Бенджи! Неси сюда ящик со льдом!

— Милая, но я только что отнес этот ящик на заднее крыльцо, — сказал мальчик с отчетливым каджунским акцентом.

«Он говорит совсем не так, как та старушка, — подумала Мона. — Она говорит, как мы, ну, может быть, чуть-чуть иначе…»

— Ну так принеси его оттуда! — крикнула Мэри-Джейн.

Сетки ловили золотистый свет и создавали прекрасный уединенный уголок вокруг этой большой мягкой кровати. Прекрасное место, для того чтобы умереть. Может быть, даже лучше, чем ручей с цветами.

Боль навалилась снова, но на этот раз Мона чувствовала себя гораздо уютнее. Что в таком случае полагается делать? Мона читала об этом. Глубоко дышать, или что-то в этом роде? Она не могла припомнить. Это была именно та тема, которую она не изучила как следует. Милостивый Иисус, это ведь уже вот-вот должно было случиться!

Мона схватила руку Мэри-Джейн, и та легла рядом, заглядывая ей в лицо, промокая ей лоб чем-то мягким и белым, мягче, чем носовой платок.

— Да, милая, я здесь. А оно становится все больше и больше, Мона, это не то чтобы… это…

— Это родится, — прошептала Мона. — Это мое. Это родится, но если я умру, ты должна кое-что сделать ради меня. Ты и Морриган вместе.

— Что?

— Сделайте для меня похоронное ложе из цветов…

— Сделать что?!

— Тихо. Я говорю о действительно важных вещах.

— Мэри-Джейн! — проревела бабушка снизу, от лестницы. — Иди сюда и помоги Бенджи поднять меня наверх, детка!

— Сплетите плот, плотик, весь из цветов, ну, ты понимаешь, — сказала Мона. — Глициния, розы, все, что растет вокруг, и болотные ирисы…

— Да-да, а потом что?

— Только сделайте его непрочным, по-настоящему непрочным, чтобы он медленно распался подо мной в воде и я бы погрузилась на дно… как Офелия.

— Ладно, хорошо, как скажешь! Мона, мне страшно. Мне по-настоящему страшно.

— Так будь ведьмой, сейчас самое время настроиться.

Что-то лопнуло! Как будто кто-то проткнул дырку.

«Боже, она что, умерла внутри?»

«Нет, мама, но я выхожу. Пожалуйста, будь готова взять меня за руку. Ты нужна мне».

Мэри-Джейн поднялась на колени, прижав ладони к лицу.

— Бога ради!

— Помоги ей! Мэри-Джейн! Помоги ей! — закричала Мона.

Мэри-Джейн крепко зажмурила глаза и положила ладони на возвышавшийся горой живот Моны. Боль буквально ослепила Мону. Она пыталась что-то увидеть, рассмотреть свет в сетках, зажмуренные глаза Мэри-Джейн, почувствовать ее руки, услышать ее шепот, но не могла. Она куда-то падала. Вниз, между болотными деревьями, вскинув вверх руки, пытаясь ухватиться за ветки.

— Бабуля, иди сюда, помоги! — визжала Мэри-Джейн.

И тут же послышался быстрый топот старческих ног!

— Бенджи, пошел вон! — крикнула старая женщина. — Беги вниз, вон из дома! Слышишь?

Вниз, вниз сквозь болота… Боль сжимала Мону все крепче и крепче. Иисус Христос, что и удивляться, что женщины ненавидели все это! Без шуток. Это ужасно. Боже, помоги!

— Боже, боже, Мэри-Джейн! — кричала бабушка. — Это же ходячий ребенок!

— Бабуля, помоги мне, возьми ее руку, возьми ее… Бабуля, ты знаешь, что она такое?

— Ходячий ребенок, детка. Я о таких слышу всю мою жизнь, но никогда ни одного не видела. Боже, детка… Когда я была еще маленькой, на болотах, у Иды Белл Мэйфейр родился ходячий ребенок, и говорят, он вырос выше матери сразу, как только появился на свет. Прадед Тобиас пришел туда и разрубил его топором на куски, а его мать лежала в постели и кричала! Неужели ты никогда не слыхала о ходячих детях, девочка? На Сан-Доминго их сжигали.

— Нет, только не эту малышку! — рыдала Мона.

Она погрузилась во тьму, пыталась открыть глаза… Боже, какая боль… И вдруг маленькая скользкая ручка схватила ее за руку.

«Не умирай, мама!»

— Ох, святая Мария, полная милосердия… — бормотала бабушка, а Мэри-Джейн начала читать какую-то молитву, всего одну строчку, повторяя ее, как заезженная пластинка:

— Благословенна в женах и благословенна…

— Посмотри на меня, мама! — проник в уши Моны чей-то шепот. — Посмотри на меня! Мама, ты нужна мне, помоги мне, помоги мне вырасти большой, большой, большой…

— Вырасти большой! — закричали женщины, но их голоса звучали где-то вдали. — Вырасти большой! Дева Мария, милосердная, помоги ей вырасти большой!

Мона засмеялась. Вот это правильно! «Богородица, помоги моему ходячему ребенку!»

Но она продолжала падать сквозь деревья, и вдруг, совершенно неожиданно, кто-то схватил ее за обе руки. Она посмотрела сквозь искрящийся зеленый свет и увидела над собой свое собственное лицо! Ее собственное лицо, бледное, с теми же веснушками и с теми же зелеными глазами. Рыжие волосы падали вниз. Была ли это она сама, она ли сама пыталась остановить собственное падение, спасти себя? Это ведь была ее собственная улыбка!