Энн Райс - Талтос

— Морриган!

Свет фонаря трепетал и добирался до высоких потолков второго этажа. Обои были расписаны маленькими букетами, поблекшими уже до того, что остались лишь их белые силуэты, светившиеся в темноте. Огромные дыры зияли в штукатурке, но сквозь них ничего не было видно.

— Стены здесь кирпичные, так что ни о чем не тревожься, все до единой стены, и внутренние, и внешние, из кирпича, как на Первой улице.

Мэри-Джейн уже привязывала лодку. Видимо, они причалили к чему-то надежному, и нужно было лишь сделать шаг. Мона цеплялась за перила, страшась выйти из маленькой лодки и боясь остаться в ней.

— Иди наверх, я принесу все барахло. Наверх и прямо в глубину. Поздоровайся с бабулей. Не беспокойся насчет обуви, у меня тут куча сухой. Я все принесу.

Осторожно, постанывая, Мона потянулась вперед, ухватилась за перила обеими руками и шагнула из лодки, неловко подтягивая собственное тело, пока не убедилась, что надежно стоит на ступеньке и перед ней сухая лестница.

Если бы не наклон, она бы чувствовала себя здесь прекрасно. Она как будто неожиданно для себя очутилась здесь, и одна ее рука лежала на перилах, а другая — на мягкой, влажной штукатурке слева. Она смотрела вверх и ощущала дом вокруг себя, чувствовала его гниение, его силу, его ожесточенное нежелание упасть в пожирающую все воду.

Это было массивное и крепкое строение, лишь постепенно сдающееся, а может быть, и остановившееся в таком виде навсегда. Но когда Мона думала об иле, она не понимала, почему он не засосал их уже сейчас, как в кино зыбучие пески засасывают плохих парней.

— Иди наверх, — повторила Мэри-Джейн, которая уже забросила одну из сумок на лестницу выше Моны.

Бах! Трах! Хлоп!.. Да, эта девушка была поворотливой.

Мона начала подниматься. Лестница и правда была крепкой и на удивление сухой. Она добралась до самого верха, где невероятно горячее весеннее солнце как будто поймали в ловушку, и оно выбелило доски так, что они выглядели как плавник, долго носившийся по волнам.

Наконец Мона остановилась на втором этаже. По ее оценке, угол наклона был даже меньше пяти градусов, но тут и другого хватало, чтобы довести до безумия, и Мона прищурилась, чтобы лучше рассмотреть дальний конец коридора. Там была еще одна широкая и красивая дверь с веерообразным окном над ней и электрическими лампочками, висевшими на перекрещенном проводе на потолке. Противомоскитная сетка там, что ли? Множество лампочек и мягкий электрический свет, приятный и ровный, льющийся сквозь сетку.

Мона прошла несколько шагов, все еще придерживаясь о стену, которая теперь и в самом деле была твердой и сухой, и вдруг услышала тихий смех в конце коридора, а когда Мэри-Джейн поднялась наверх с фонарем в руке и поставила его рядом с вещами, увидела малыша, стоявшего в проеме дальней двери.

Это был мальчик с очень темной кожей, с большими чернильно-черными глазами, мягкими черными волосами и лицом как у маленького индийского святого. Он всматривался в Мону.

— Эй, Бенджи, иди-ка помоги мне со всем этим! — крикнула Мэри-Джейн. — Ты должен мне помочь!

Мальчик не спеша двинулся вперед и, когда подошел ближе, оказался не таким уж маленьким. Он, пожалуй, был почти такого же роста, как Мона, хотя это, конечно, значило не слишком много, потому что Мона не доросла даже до пяти футов двух дюймов и, скорее всего, уже никогда не дорастет.

Это был один из тех прекрасных малышей, в которых таинственным образом смешалось множество кровей: африканская, индийская, испанская, французская, а может, и кровь Мэйфейров. Моне хотелось потрогать его, коснуться его щеки и проверить, в самом ли деле его кожа такова, какой кажется, — как кожа очень тонкой выделки. Мэри-Джейн что-то говорила о нем, припомнила Мона, о том, что он продает себя в городе, и в короткой вспышке мистического света Мона увидела комнату с пурпурными стенами, бахромчатые абажуры, развратных джентльменов, похожих на дядю Джулиена, в белых костюмах и в довершение всего себя саму на бронзовой кровати с этим восхитительным мальчиком!

Безумие. Боль опять остановила ее. Она едва не упала. Но Мона весьма сосредоточенно переставила одну ногу, потом другую. Отлично, здесь были кошки. Ведьмовские кошки, большие, длиннохвостые, пушистые, с демоническими глазами. Должно быть, штук пять. Они стремительно пробегали вдоль стен.

Прекрасный мальчик с сияющими черными волосами шел впереди по коридору и нес две сумки с продуктами. Здесь было даже вроде как чисто, как будто мальчик тут подметал и протирал полы.

Легкие туфли Моны пропитались водой. Она едва держалась на ногах.

— Это ты, Мэри-Джейн? Бенджи, это моя девочка? Мэри-Джейн!

— Иду, бабуля, иду! Как ты там, бабуля?

Мэри-Джейн пробежала мимо Моны. Неловко растопырив локти, она держала в руках ящик со льдом. Длинные льняные волосы развевались.

— Эй, бабуля! — Мэри-Джейн исчезла за поворотом коридора. — Что ты там делаешь?

— Ем крекеры с отрубями и сыр. Хочешь немножко?

— Нет, не сейчас. Поцелуй-ка меня. Телевизор что, сломался?

— Нет, просто он мне надоел до жути. Бенджи записывал мои песни. Я ему пела. Бенджи!

— Послушай, бабуля, я сейчас уйду. Я привезла с собой Мону Мэйфейр. Я ее отведу на чердак. Там по-настоящему тепло и сухо.

— Да, пожалуйста! — прошептала Мона.

Она прислонилась к стене, но та отъехала от нее. Ну почему нельзя лечь прямо на наклонившуюся стену, вот тут?.. Ноги Моны дрожали, боль вернулась.

«Мама, я иду!»

«Подожди, радость моя, еще только один пролет лестницы…»

— Приведи сюда Мону Мэйфейр, приведи ее!

— Нет, бабуля, не сейчас!

Мэри-Джейн развернулась и вылетела из комнаты, ее белая юбка мазнула по дверному косяку, она уже протягивала руки к Моне.

— Сюда, милая, вот сюда, развернись…

Послышался шорох и постукивание, и как раз в тот момент, когда Мэри-Джейн развернула Мону и показала ей на ступеньки следующей лестницы, Мона увидела крошечную женщину, выскочившую из задней комнаты. Ее седые волосы были заплетены в свободно свисавшие косы с ленточками на концах, лицо походило на смятую тряпку, изумительно черные глаза, окруженные морщинами, смотрели с добродушным весельем.

— Поскорее, — сказала Мона, двигаясь вдоль перил так быстро, как только могла. — Меня тошнит от этого наклона.

— Тебя тошнит от деточки!

— Беги вперед, зажги там свет! — крикнула старая женщина, с неожиданной силой подхватывая Мону под руку. — Какого черта ты мне не сказала, что это дитя беременно? Боже, это же дочка Алисии! Она же чуть не померла, когда ей отрезали тот шестой палец!

— Что? Мне? — Мона повернулась, чтобы заглянуть в маленькое сморщенное личико с маленькими губами, крепко сжавшимися, когда женщина кивнула. — Ты хочешь сказать, у меня был шестой палец?