Энн Райс - Талтос

«Как и одиночество», — думал он.

Рядом со стаканом Сэмюэля лежало кожаное портмоне. Собирается уходить.

Эш осторожно протолкнулся мимо входивших, слегка кивнув швейцару, и указал на Сэмюэля, давая понять, что его ожидают.

Холод растаял сразу. Вместе с громким гулом голосов, топотом ног, стуком и звоном посуды вокруг Эша возник густой поток теплого воздуха. Разумеется, все головы повернулись в его сторону, но самым замечательным в ресторанных толпах Нью-Йорка было то, что соседи по столикам были вдвое более оживленными, чем где-либо в другом месте, и всегда чрезвычайно сосредоточены друг на друге. Все встречи казались невероятно важными, еда поглощалась стремительно, на лицах отражалось безумное увлечение, если не собственным собеседником, то уж точно стремительными событиями вечера.

Безусловно, они заметили высокого мужчину в скандальном фиолетовом шелке, севшего напротив самого маленького в этом зале человечка, коренастого парня в плотной одежде, но они заметили это лишь краем глаза или на одно мгновение, когда повернули голову так резко, что рисковали повредить спинной мозг. Столик располагался прямо перед окном, но люди на улице были еще более искусны в тайном наблюдении, чем те, кто находился в теплом безопасном пространстве ресторана.

— Ну давай, говори! — пробормотал Эш. — Ты уезжаешь, возвращаешься в Англию.

— Ты знал, что я вернусь. Не хочу оставаться здесь. Я всегда думаю, что нечто будет прекрасным, а потом устаю и должен вернуться домой. Я должен вернуться в долину, до того как те дураки из Таламаски нахлынут туда.

— Они этого не сделают, — возразил Эш. — Я надеялся, что ты побудешь здесь еще немного. — Он сам восхищался тем, как владел собственным голосом. — Что мы еще поговорим о многом…

— Ты плакал, когда прощался со своими друзьями-людьми, так?

— А почему ты меня об этом спрашиваешь? Решил, что мы должны расстаться с дурными словами?

— Почему ты им доверяешь — двум магам? Эй, к тебе официант обращается. Съешь что-нибудь.

Эш ткнул пальцем в меню, в обычную пасту, какую он всегда заказывал в подобных местах, и подождал, пока официант исчезнет, прежде чем заговорить снова:

— Если бы ты не был пьян, Сэмюэль, если бы ты не видел все сквозь туман, ты бы знал ответ на свой вопрос.

— Ведьмы и колдуны клана Мэйфейр. Я знаю, что они собой представляют. Юрий мне рассказывал о них. Юрий много говорил, пока был в лихорадке. Эш, не сотвори снова глупость. Не жди, что такие люди полюбят тебя.

— В твоих словах нет смысла, — возразил Эш. — И никогда не было. Пустая болтовня, к который я привык, когда ты рядом.

Официант поставил на стол минеральную воду, молоко, стаканы.

— Ты выбиваешься из ряда, Эш, — заявил Сэмюэль, жестом заказывая себе еще виски, чистого виски, — Эш чуял его запах. — Но я тут ни при чем. — Сэмюэль откинулся назад. — Послушай, друг мой, я всего лишь пытаюсь тебя предостеречь. Позволь мне высказаться. Не люби этих двоих.

— Ты ведь знаешь, что, если будешь читать мне нотации, я просто выйду из себя.

Маленький человек расхохотался. Это был низкий, громыхающий смех, но складки над его глазами выдавали внезапное смущение.

— Ну, это могло бы задержать меня в Нью-Йорке еще на часок-другой, — сказал он. — Если бы я думал, что и вправду увижу подобное.

Эш не ответил. Было чрезвычайно важно не сказать сейчас ничего такого, чего он действительно не подразумевал, только не теперь, только не Сэмюэлю и не кому-нибудь еще. Он так думал всю свою долгую жизнь, но все равно время от времени напоминал себе об этом.

— А кого мне следует любить? — спросил он через мгновение с едва заметным упреком. — Я буду рад, когда ты уедешь. Я хочу сказать… я хочу сказать, что буду рад, когда закончится этот неприятный разговор.

— Эш, тебе вообще не следовало так сближаться с ними, не следовало рассказывать им все то, что ты рассказал. А потом еще тот цыган — ты ему позволил вернуться в Таламаску.

— Юрий? А чего ты от меня хотел? Как я мог помешать ему вернуться в Таламаску?

— Ты мог заманить его в Нью-Йорк, предложить так или иначе работать на тебя. Ему ведь сильно не повезло в жизни; но ты отправил его домой сочинять тома о том, что случилось. Черт, он мог бы стать твоим компаньоном!

— Это ему не подходит. Он должен был уехать домой.

— Конечно, это было правильно. И для тебя он был именно таков — изгой, цыган, сын шлюхи.

— Пожалуйста, не надо рассуждать так оскорбительно и вульгарно. Ты меня пугаешь. Послушай, так решил сам Юрий. Если бы он не хотел вернуться, ему стоило только сказать об этом. Его жизнь связана с орденом. Он должен был вернуться — хотя бы для того, чтобы залечить свои раны. А потом? Он не был бы счастлив здесь, в моем мире. Куклы магически действуют на тех, кто их любит и понимает. Для других они не более чем игрушки. Юрию не присущи утонченные духовные качества.

— Звучит неплохо, но глупо, — откликнулся Сэмюэль, покосившись на официанта, поставившего перед ним новую порцию спиртного. — Твой мир полон вещей, которые Юрий вполне мог бы делать. Ты мог позволить ему строить новые парки, сажать деревья, исполнять все эти твои грандиозные замыслы. Что ты там говорил своим магам? Что ты собираешься построить парки в небе, чтобы каждый мог увидеть то, что видишь ты из своих мраморных покоев? Ты мог бы дать этому парнишке занятие на всю жизнь и иметь хорошего друга…

— Лучше замолчи. Этого не произошло. Этого просто не случилось.

— Но случилось то, что тебе хочется дружить с теми магами, с мужчиной и женщиной, которые поженились и которых окружает огромный клан, с людьми, изначально предназначенными для семейной жизни. И это более чем по-человечески…

— Как мне заставить тебя умолкнуть?

— Никак. Пей свое молоко. Я знаю, тебе хочется. Тебе неловко пить его на моих глазах, ты боишься, что я могу сказать что-нибудь вроде: «Эшлер, да пей ты уже свое молоко!»

— Что ты теперь и делаешь, хотя и видишь, что я к молоку не прикоснулся.

— А, вот в чем дело! Ты любишь тех двоих, тех колдунов. Но теперь им предстоит — я это понимаю — забыть все, весь кошмар Талтосов и убийство маленьких дураков, просочившихся в Таламаску. Для душевного здоровья того мужчины и той женщины весьма важно вернуться домой и строить жизнь так, как того ожидают от них все Мэйфейры. А мне противно видеть, что ты любишь тех, кто обязательно повернется к тебе спиной, тех, кто просто должен так поступить.

Эш промолчал, не желая отвечать.

— Их окружают сотни людей, которых они должны убедить в том, что данная часть их жизни — ложь, — продолжил увещевать его Сэмюэль. — Им захочется забыть о твоем существовании; они не пожелают, чтобы великое пространство их повседневной жизни потерялось в сиянии твоего присутствия.