Сергей Шуба - Поиски мира

Её везли как вещь, как торбу с овсом, перекинув через седло, и дева ощущала, как движется под ней конь, как ходят его напряженные мышцы, как он меняет тряскую рысь на скорый шаг, фыркает и мотает головой.

Алвириан остро кольнуло сожаление, что она так и не получит кваддару бабушки, тем временем её сняли с седла, продели под мышки веревку, – она слышала скрежет отодвигаемой решетки, протащили на заплетающихся ногах несколько шагов и толкнули вперед, в пустоту, отчего Алвириан не сдержалась и вскрикнула.

Она падала вниз, больно ударившись плечом и локтем, пробороздив затылком по стене, с которой стал осыпаться то ли песок, то ли известняк. Сверху что-то кричали опускающие её на веревке воины. Должно быть, звали ведьму. Едва ступни шпионки коснулись холодного пола пещеры магерландцы бросили веревку, с грохотом водрузили решетку на место и торопливо убрались, бормоча охранные заклинания.

Алвириан оскользнулась, попыталась сохранить равновесие, но упала на правое колено. Инстинкт подсказал ей, что за спиной кто-то стоит. Дева дёрнулась, но было поздно. От удара чем-то тяжелым по голове её сознание померкло.

Алвириан очнулась в большой пещере. Пахло сыростью и затхлостью, несмотря на большой костер, разожженный в середине. В его свете дева увидела кости, много костей на полу, какие-то шкуры и пучки трав, развешанные по стенам, а так же бронзовые чаши и инструменты, лежащие неподалёку. Это, наверное, как и травы, доставляли ведьме доверенные люди наваба. Ведьмы не было видно, но она сопела у Алвириан за спиной, отчего у девы побежали мурашки по всему телу. «Как же она живет здесь столько лет… как же она всех ненавидит…» Вот рука рывком запрокинула ей подбородок вверх, дёрнув за волосы. Слёзы боли показались у Алвириан на глазах, она глухо крикнула, вызвав злобный клёкот.

Потом ведьма заглянула ей в лицо, и тогда деве действительно стало страшно.

Седые космы обрамляли бледную морщинистую кожу, под которой, казалось, копошились груды могильных червей, нос, провалившийся внутрь, безгубый рот с ощеренными желтыми редкими зубами и светящиеся во мраке глаза. Отблески пламени то высвечивали полностью её черты, то скрывали в полумраке.

– Дочь солнца, – прошипела ведьма ей на ухо на плохом магерландском. – Мне говорили о тебе.

Она облизнулась, пустив нитку слюны.

– Сказали, что ты храбрая. Сказали, что ты вкусная. Я чую, да. Чую горячее сердце. Ваши воины приходили в наши леса, в своих блестящих шлемах, с копьями… И все оставались там – все до одного – слышишь? Потому что даже те, кто ушел, видели по ночам наши тени.

Холодные скрюченные пальцы ощупали тело Алвириан – деловито, жадно, ничего не упуская.

– У тебя тело воительницы, – бормотала старуха, – чистые глаза, крепкие руки… хороша, очень хороша…

– Я убью тебя! – от бессилия крикнула дева, и услышала свой жалкий, срывающийся голос.

– Да, моя девочка. Конечно убьёшь, – захихикала ведьма. – Старую Низри все хотят убить… – внезапно она опрокинула деву на спину и левой рукой зажала ей нос, вынудив открыть рот. Алвириан извивалась, но легкий удар по трахее заставил её широко открыть рот. Ведьма склонилась и приникла к её губам.

Дева почувствовала непонятный сладкий вкус, головокружение, потом накатила горечь.

– Вкусная, да… сладкая… – карга засуетилась у костра, собирая в чашу какие-то ингредиенты. Потом поставила её на камень возле огня, и, помешивая, косилась на Алвириан.

Дева лежала смирно, в полуобморочном состоянии. Мысли метались как смятенные птицы. «Она выпила мою душу, выпила – душу!» В пальцы правой руки упиралось что-то острое, но дева не обращала внимания, настолько она была испугана. Она хотела предложить ведьме выкуп, посулить золотые горы, но открыв рот, была способна лишь стонать.

Безумный взгляд Низри не сулил спасения.

Ведьма колдовала над зельем, шептала наговоры, кружилась в танце, подвывая, размахивая горящей веткой, плевала в чашу.

Потом сняла её с огня, держа куском кожи, и подошла к Алвириан, заворожено смотрящей на бронзовый нож в её руке.

– Пей, – прохрипела ведьма. – Пей, пока я не пустила тебе кровь, – и силой заставила деву проглотить зелье.

От густого, терпкого варева шпионка едва не захлебнулась, потом на неё снизошло состояние подавленности и покоя. Безразлично смотрела она, как ведьма вновь кружится у костра, разрезая ножом невидимые нити. С каждым взмахом что-то происходило внутри у девы – она ощущала странную пустоту и заполняющее её неведомое, скрытое покровом тайны. «Она набивает меня, как куклу соломой, – поняла дева. – Я теряю волю». Правая вывернутая ладонь до сих пор ощущала острое, хоть и занемела. Алвириан непроизвольно сжала руку в кулак, подумав, что лежит на костях. «Может, кто-то тут сгнил до меня. Здесь пахнет смертью и безумием. Но она скажет мне – пойди, и я пойду».

Слезы показались у Алвириан на глазах. Увидев это, Низри победоносно рассмеялась.

– Ты плачешь, дева, несущая смерть. Ты была преданной ученицей и тебя научили забывать. А теперь память возвращается. Эти мужчины глупы, они лгут, но женское сердце не обманешь… вот тут у тебя всё – вот всё хранится… помнишь своего первого мальчика, свою чистую, самую светлую любовь…

Алвириан в прострации кивнула. Крапи стоял перед глазами как живой – в белоснежной тоге, кудрявый, со свитком каких-то законов, которые только что вынес на обсуждение Совета, и из-за которых его следовало убить…

– Я вижу – помнишь. И мать, и отца, и всю несправедливость, и то как кричала в темноте… в тебе есть тьма, девочка, и сейчас я позову её на свет.

Ведьма вновь поцеловала её и отстранилась, а Алвириан словно со стороны наблюдала, как выгнулось дугой её тело и что-то хлынуло изо рта.

– Глупые, жадные мужчины, пауки с мохнатыми лапами, да поразит их проказа, – бормотала у неё над ухом Низри. – Они хотят сделать тебя рабой, но ты послужишь мне, мне, и никому другому. Сегодня ты выпила мою слюну, завтра мы отведаем крови друг друга… завтра тьма укоренится в тебе, завтра я приду в твои сны навсегда… они поставили решетку – думали, что я превращусь в птицу и улечу… но Низри умна, она знает тайны леса. Деревья растут в тишине, деревья разрушают скалы, деревья всё помнят…

Так и ты будешь копать для меня, грызть камень, а когда придёт время, и они заберут тебя у меня, угрожая, что я умру с голоду, ты вернёшься. Вернёшься на третий день луны, где бы ты ни была и откинешь эту проклятую решетку… Я свяжу тебя самым крепким заклятьем – заклятьем крови, рода и смерти. Сам Арагнаш будет свидетелем нашей свадьбы – о, сколько свадеб сыграла я на своём веку… и здесь – здесь тоже, – лежащая в прострации дева наблюдала как старуха делает хищные движения, – они умерли все – храбрые и трусливые, богатые, жалкие глупцы – ты лежишь на их костях. Я каждого заставляла работать в расщелине, каждого! – а эти харроуки сверху думали, что это призраки звенят своими железяками. Грязные свиньи, чужеземцы, жрущие свои испражнения…