Пенни Хэнкок - Проклятие темных вод

Ночь с четверга на пятницу

Соня

Он смотрит на меня широко открытыми глазами. И молчит.

— Больше не придумал способов показать, как расстроен тем, что я упрятала тебя сюда? — спрашиваю.

Джез не отвечает.

— Поверь, пожалуйста: я этого не хотела. Приехали люди, которым твое присутствие не понравилось бы. Пришлось спрятать тебя, ради твоего же блага.

Зажигаю свечу. Смотрю на парня в свете дрожащего огонька. Я в смятении. Что-то изменилось. Лицо Джеза бледное и нездоровое, прямо как в том сне. Кожа чуть влажная. Чувствую, как начинаю злиться, но не могу понять на кого. На Джеза — за его вялость? На Грега — за то, что вернулся и вынудил меня так поступить с мальчиком? Или на кого-то еще?

Сажусь на кровать, наливаю воды и предлагаю юноше, но он отворачивается, отказываясь пить. Впервые с воскресенья Джез такой… неуступчивый.

— Поверь, мне тоже все это не нравится, но мы должны выдержать. Это ненадолго. Обещаю. Поешь, прошу. Вот, взгляни, я купила пирожные в «Родосе». Выбирай: «Принцесса» или это, с лимоном.

Он громко вздыхает и плюет в меня. Не один раз — плюет снова и снова. Так неожиданно, резко и яростно, что я не успеваю пригнуться.

Слюна течет по моей щеке. Вытираю ее рукавом пальто:

— Это уже совсем ни к чему. Я прибежала сюда посреди ночи убедиться, все ли в порядке: не холодно ли тебе, не страшно ли. Только поэтому и пришла, Джез, — проведать тебя. Не кусай руку дающую.

Мальчик не отвечает.

Я снова сажусь на кровать рядом с ним, убираю влажную челку с его лба, давая понять, что не злюсь за этот взрыв, хоть и было очень больно. Парень вздрагивает от моего прикосновения.

— Если не собираешься говорить, если не хочешь даже сказать, что не так, я не смогу помочь.

Сижу словно оглушенная, на этот раз не яростью, а безысходностью, разочарованием от мысли, что должна вот так держать здесь Джеза. Я хотела совсем другого: чтобы он вернулся в музыкальную комнату, начать все сначала. Показать парню, что желаю ему только добра. Что и не думала обратить все в кошмар. Точно так же, как не хотела, чтобы он плохо думал обо мне, считал, что я могу как-то навредить ему, причинить боль. А вышло наоборот. Это не я. Некая сила завладевает тем, что у нас есть, — и все портит. Это я предсказала на кухне, вспомнив то странное лето в Восточной Англии. Все, как тогда, когда наши с Себом отношения превратились в нечто постыдное.

— Все будет хорошо, ты же знаешь, — продолжаю я. — Просто замечательно. Нам с тобой всего лишь надо пережить этот недолгий период.

— Вы же везли меня домой.

— Конечно, — киваю, — так и было. Но, пойми, это пока невозможно. Так сложились обстоятельства. Ты ведь сам сказал: будет трудно объяснить все людям. Я подумала и решила: ты прав. Объяснить было бы просто невозможно.

— Хелен и Алисия ведь понятия не имеют, где я? Вечеринка-сюрприз была ложью.

— Джез, я не имею привычки лгать. Идея с вечеринкой, если помнишь, пришла в голову тебе, а не мне.

Мальчик начинает извиваться, пытаясь растянуть путы из скотча:

— Почему я связан? И под замком? Где я?

— Ш-ш-ш! Все хорошо. Ты по-прежнему совсем рядом с моим домом. Я бы не стала увозить тебя далеко. И никогда бы не бросила. Ты же знаешь.

Делаю паузу — жду, пока Джез не успокоится.

— Единственное, о чем сожалею: следующие пару дней обстановка будет, мягко говоря, не так шикарна. Меня вынуждают держать тебя в неподходящих условиях. Но это ненадолго.

Смотрю на парня: доходит ли до него хоть что-то из сказанного?

Он перестает дергаться и глядит на меня. На лице — сомнение: будто хочет поверить, но не позволяет себе сделать это.

— Обещаю.

От промозглости в гараже ноют кости. Здесь хуже, чем я думала. Даже под пуховым и шерстяным одеялами с бутылью горячей воды Джез дрожит. И хотя на мне поверх кимоно длинное, черной шерсти зимнее пальто, шарф и сапоги, я тоже не могу удержаться — стучу зубами. Губы так онемели, что трудно говорить. Надо как можно скорее принести сюда еще одно пуховое одеяло. Не дай бог, мальчик заболеет.

— Воспринимай происходящее как небольшое приключение типа вылазки в лес. Я, как всегда, принесу все, что захочешь. Только попроси. Смотри — вот акустическая гитара. Вот фонарик, если вдруг понадобится свет.

— Как я играть-то буду, если вы склеили мне запястья этим… Что это? Технический скотч?

— Поверь, я вовсе не хотела лишать тебя свободы. Просто беспокоилась, вдруг ты проснешься, запаникуешь и поранишься, пытаясь сделать что-нибудь необдуманное.

Мы не говорим о том, что я постоянно помогаю ему не испачкаться. Знаю, как это было бы унизительно для парня.

— Разрежу его, как только придешь в себя. Мне не нравится ограничивать тебя. Хочу, чтобы ты играл на гитаре, курил, мылся. Жаль, здесь нет водопровода. Я принесла мягкую мочалку обтереть лицо. В пластиковой канистре вода. Джез, я делаю все возможное, чтобы даже здесь тебе было комфортно.

Говорю, что освобожу мальчику одну руку, чтобы он мог попить. Достаю из кармана кухонные ножницы, срезаю скотч. Подношу стакан с водой к губам парня. И в этот момент он снова начинает бунтовать.<

> Резким ударом выбивает питье у меня из руки, стакан врезается в столбик кровати. Вижу, Джез так завелся, что даже сидя может дотянуться до меня. Неизвестно, как у него в руке оказался осколок стекла. Я отскакиваю, он резко бросается на меня. Уворачиваюсь, но парень все же хватает меня за запястье рукой, в которой зажат осколок стекла, и пытается удержать, оставляя длинную цепочку неглубоких проколов на моей коже. Повезло, что Джез все еще слаб от вчерашней вечерней дозы снотворного, да и в движениях ограничен: рука и обе ноги привязаны к кровати. Воспользовавшись этим, толкаю юнца обратно на постель. Становлюсь на него коленями. Мальчик кричит и снова пытается порезать меня стеклом в свободной руке, но слабость и потеря чувствительности от холода забирают у него последние силы. Я выкручиваю ему руку. Джез визжит, когда я отрываю от рулона в сумке полоску ленты и опять крепко приматываю его запястье к стойке кровати.

Стою и смотрю на него сверху вниз. Себ часто пугал меня: грозил, что бросит. А еще он мог быть грубым. Но никогда не бросился бы на меня так, как Джез сейчас.

— Джез, поверь… — Сглатываю. — Я не хочу тебя так вот привязывать. Мне больше нравится смотреть, как ты двигаешься, слушать, как ты играешь. То, что ты сейчас сделал, очень обидно.

Недолгое молчание.

— Все, что я делаю, — для твоего же блага, — говорю я, видя, что мальчик не собирается отвечать.

А потом вытаскиваю шарф из щели под окном и с большой неохотой плотно заматываю Джезу рот:

— Для твоего же блага.

На улице тьма кромешная и холод такой, что колет глаза. Несколько минут я привыкаю к темноте. В небе — ни звездочки. Прилив — в высшей точке, и река бьется всего лишь в паре футов от верха стены. Слышно непрекращающееся «бряк-бряк-бряк», будто кто-то хочет привлечь мое внимание к железному скелету угольного причала. Не совсем обычная для ветра ритмичность, хотя я понимаю, что всего лишь пугаю сама себя. Приказываю себе посмотреть. Ничего, только смутный, очень черный силуэт причала на фоне темной ночи. Бряцание на мгновение сменило ритм, будто кто-то или что-то там переместилось. Природа этих звуков неизменна: большой лист рифленого железа когда-то давно оторвался и хлопает на ветру; в штормовые ночи — особенно громко. Осторожно иду вперед. У стены ритмично плещет вода. И тут я отбрасываю все сомнения: слышу чье-то дыхание.