Пенни Хэнкок - Проклятие темных вод

Шейла работает на причале с самого нашего знакомства. Живет в собственном доме в Вулвиче со стариком-отцом и несчетной стаей кошек. И жадно читает местную газету, никогда ничего не упуская.

— Когда река забирает малолетку, это хуже всего. Каково родителям-то! Что бы там ни писали в газетах, это самоубийство. А все марихуана проклятая! Сколько пацанов знакомых из-за этого пошли по наклонной! Да и купить эту гадость теперь можно везде, прямо у школ продают! Она вгоняет детей в меланхолию и такую глубокую депрессию, что не выкарабкаться. А этот покончил с собой, вот что я вам скажу. — Она качает головой, а после интересуется, как я поживаю.

— Замечательно, Шейла, спасибо. Лучше не бывает.

Мысленно радуюсь, что на самом деле Джез не утонул и не страдает от марихуановой депрессии, а жив-здоров и находится у меня. Пусть он временно лежит с кляпом во рту в гараже, но мой второй муж и дочь завтра уезжают, так что я скоро опять верну Джеза в его замечательную музыкальную комнату.

Мы с Шейлой обмениваемся еще парочкой любезностей, а потом я присоединяюсь к своим в зале ожидания. Подходит кораблик, новые волны бьются о причал.

«Клипер» сегодня заметно качает. Погода штормовая, и на моей любимой открытой палубе слишком холодно. Мы по большой дуге выходим на середину реки. Здания Кэнэри-Уорфа словно покачиваются в такт волнам, в их окнах отражается свинцовое небо.

Река мне знакома лучше, чем собственная шкура, но порой ее течение меня пугает. Сегодня — один из таких дней. Серая зыбь враждебна, наше суденышко опасно качается вверх-вниз. Не могу расслабиться. Не хочу смотреть на воду. «Клипер» набирает скорость и начинает резать носом волны.

По одному борту минуем Гринвич, по другому — высокие здания. Идем вверх по реке к причалу «Мастхауз террэйс», а потом — к Гринхаузу. Через двадцать минут швартуемся у причала в Кэнэри-Уорфе. Никогда не перестану удивляться, как долго добираться сюда по воде, хоть Кэнэри-Уорф и напротив Дома у реки. А до Куинс-Хауса, который вроде бы выше по течению на другой стороне Гринвича, всего пять минут пешком.

Мы снова отчаливаем. Грег болтает с Гарри. Старший купил младшему пива в баре, и оба поглощены друг другом: мужской разговор. Кит строчит кому-то эсэмэску, сосредоточенно склонившись над мобильным. Очень хочется подсесть к ней, поговорить о пустяках, — кажется, так коротают время вместе другие матери и дочери. Только вот не знаю, как начать. Грег монотонно бубнит: мол, движение по реке когда-то было оживленнее, чем на улицах, как вода темнела лесом мачт, лодки с трудом могли разминуться. А склад табака в Ваппинге в прошлом считался крупнейшим общественным зданием в мире.

— Автор проекта, можешь себе представить, строил тюрьмы Дартмур и Мэйдстуон.

Гарри задумчиво кивает. Трудно понять, интересны ли ему лекции Грега.

— Вон там, посмотри, казнили людей за преступления «на море». Там в полицейском участке вели «самый печальный на свете журнал». Хронология самоубийств и попыток. Да, невесело. История Темзы не всегда светлая. — Грег делает очередной глоток пива.

Зябко ежусь. Всякий раз, когда проплываю мимо опрометчиво возведенных в 1980 году жилых домов на другом берегу, становится не по себе: кажется, река не готова была одеться в такую безвкусицу. Склады, о которых рассказывает Грег, верфи, что в годы моего детства назывались «Вест-Индия док», и Собачий остров, «сотрудничали» с Темзой: принимали грузы, привезенные на баржах. Между зданиями и снабжавшей их рекой было что-то вроде взаимного уважения. Новые сооружения пребывают в высокомерном неведении о том, что находится под ними. Именно здесь пробегает трещина между ними и нуждами реки. Гарри явно не чувствует связи с Темзой, Грег постигает ее скорее умом, чем сердцем. Муж никогда до конца не понимал, почему я не могу уехать отсюда.

Вцепляюсь руками в края сиденья и думаю о тайнах, что река прячет в глубине, о сокровищах, что подбрасывает в отливы. Тамаса. Темная река. Сегодня Темза чернее, чем когда-либо.

Прибываем в Пул. Это полоска воды между Тауэром и Лондонским мостом. В бешеной толчее волн суденышко немилосердно качает.

Проходим под Блэкфрайрсом. Грег рассказывает Гарри, которого давно укачало, что этот мост назван в честь когда-то существовавшего здесь монашеского ордена. Скользим мимо Саут-Бэнка; вдоль деревьев тянутся цепочки крохотных голубых огоньков. Кит тянет Гарри за руку, они отходят от Грега и, приникнув к окнам, восклицают: «Какое милое зрелище!» Наконец, живые и здоровые, мы швартуемся на набережной Виктории.

Шагаем по Вилльерс-стрит, потом через Стрэнд к Оперному театру. Совсем скоро мы уже удобно устроились в его красно-золотистом бархатном чреве, насколько возможно далеко от темных вод Темзы.

Грег достал билеты на балкон первого яруса. Я исследую аудиторию, вдыхаю ароматы дорогой парфюмерии и, когда оркестр занимает места в яме, хлопаю, как и все. Раздвигается занавес — я отдаюсь музыке и действу, потому что до конца представления больше нечем заняться.

Опера для меня — своеобразное слабительное. Тоска страдает, как и я, от ревности, подозревает каждого, кто мог бы покуситься хоть на чуточку предназначенного ей внимания любовника. Как и я, она сделает для него все, даже убить готова; это женщина, мужество которой вызывает восхищение. Однако ни эти размышления, ни музыка, ни сюжет не помогают части моего рассудка успокоиться. Я жду момента, когда смогу вернуться к Джезу. Срезать с мальчика путы, окружить заботой.

Но сегодня судьба не благоволит ко мне. Едва объявляют антракт, я — впереди всех — сбегаю по лестнице и лицом к лицу сталкиваюсь с Хелен.

Пятница

Хелен

В пятницу Хелен ушла с работы после обеда и сразу отправилась в театр. Собирается ли полиция проверять, была ли она на работе в прошлую пятницу, она не знала. Но на всякий случай сочинила себе алиби: ходила, мол, в турецкую баню. Хелен была уверена, что это никак не проверить. В бане паспорт не спрашивают, да и билетерша лишь мельком посматривает из кабинки на посетителей. Если стражи порядка спросят, почему не рассказала сразу, она объяснит, что стеснялась оттого, что прогоняла начинающуюся простуду походом в баню в рабочее время.

Позже Хелен удивлялась, зачем было придумывать такие сложные комбинации, чтобы скрыть, где она была на самом деле, но в тот момент худшим вариантом казалось, если бы кто-то, в том числе и полиция, узнал, что тогда она снимала похмельный синдром в пабе «Смитфилд». Решили бы, что она алкоголичка, что пошла по наклонной, а это дало бы Марии еще больше поводов обвинить сестру в безответственности.

Хелен доехала на метро до Ковент-Гардена и направилась к Оперному театру. В конце такой напряженной недели просто необходимо развеяться.