Эрлик в тумане

Ганзориг догнал Фостера на выходе из зала и увёл в свою каюту, где их не могли подслушать случайные или неслучайные уши.

— Варавва, что вы знаете о молодом Ди? — спросил он.

— На днях я задал себе тот же вопрос, — ответил Фостер, кивнув в знак того, что понимает беспокойство Ганзорига. — Я вам говорил, что это был не мой кандидат, а кандидат братьев. Вначале я подумал, что их интересует вампир, но мне неизвестна природа их связи… вряд ли она вообще кому-нибудь известна, кроме них самих. О таких личных вещах не говорят, а тем более о них не будет говорить человек, воспитанный пхугом. Значит, братьев привлекло что-то ещё. Я попробовал навести о нём справки, но безуспешно. Всё, что я нашёл, это место его жительства и род занятий. Он рыбак и фермер на севере Шотландии. Ловит рыбу, разводит овец, коров и прочую живность.

— Ха! — сказал Ганзориг. — Он такой же фермер, как я — цветовод. Братья заменили им стратегического советника.

— Они заменили его вами, — поправил Фостер.

— И им. Силовое решение — помните?

Фостер молчал.

— Он должен был засветиться для Легиона помимо своего симбионта и имени отца. Как вы думаете, мог он работать с братьям над какими-нибудь их проектами? Неофициально, так сказать.

— Я не могу представить его в роли учёного, — сказал Фостер.

— А в роли кого можете?

Фостер посмотрел в иллюминатор на синеющее вечернее небо и невидимую аномалию.

— Учитывая всё вышесказанное, — произнёс он, — только в роли ассасина.

Вальтер не мог не воспользоваться ситуацией. Последний раз он касался женщины шесть лет назад. Сейчас ему казалось, что с тех пор прошла целая вечность. В школе с ним не дружили даже самые некрасивые девочки, а популярные просто не замечали. В больнице с общением стало проще, но там он видел, что к нему относятся снисходительно. Он не был привлекательным, остроумным и перспективным. У него не имелось ни полезных талантов, ни родительских денег. Его первый и последний сексуальный опыт произошёл на вечеринке с пьяной женщиной в два раза старше него. Утром он думал об этом с отвращением и ужасом. А Тома была прекрасной девушкой, чей вечно испуганный вид вызывал у Вальтера желание её защитить. Он не представлял, что такого умеет Тома, что могло бы заинтересовать братьев и пригодиться в аномалии — о дереве вероятностей он ничего не знал, а братья не объяснили, уверенные, что это и так всем известно.

Они шли по коридорам авианосца, и Вальтер пытался завязать разговор.

— Ты понимаешь по-немецки или по-английски?

— Немного по-английски, — ответила Тома. Она была так напряжена, что Вальтеру казалось, будто её рука сделана из дерева.

— Я понимаю все языки, так что можешь говорить на своём родном. Ты откуда?

— Издалека, — сказала Тома. — Из Сибири.

— А я — из Германии. Последние пять лет жил в Африке, у Источника, был там жрецом.

Тома не ответила.

— Саар — твоя бабушка?

— Не родная. Она меня учит.

— Она тебе рассказывала о братьях Морган?

— Нет, — немного удивлённо ответила Тома. — А что она должна была о них рассказать?

— Они — сросшиеся близнецы! — прошептал Вальтер девушке на ухо.

— Какие? — нахмурилась Тома.

Вальтер как мог описал внешний вид братьев, с удовольствием наблюдая за пробуждающимся в ней интересом.

— Бедняги, — сказала она, когда Вальтер закончил своё описание. — Вот так судьба…

— Ну, по-моему, чувствуют они себя неплохо, — ответил Вальтер, не желая создавать у неё впечатление, будто братьям Морган требуется чьё-то сочувствие.

Они почти дошли до коридора, где были их каюты, как вдруг Вальтера осенило.

— Слушай, а давай сейчас сходим к врачу, поставим имплант, а потом заберём сумки?

— Что такое имплант?

Ему было о чём ей рассказать, пока они возвращались, искали, у кого бы спросить, где находится кабинет врача, а после бродили по кораблю в поисках медицинского отделения. Вальтер чувствовал себя окрылённым. В кабинете он смотрел, как Тома приподнимает короткий рукав футболки, и врач прикладывает к её плечу прибор с широким раструбом, откуда выстреливал имплант. Потом наступила очередь Вальтера; микросхема внедрила в кожу тонкие усики, но он почувствовал только лёгкое жжение.

— И чем ты занимался в Африке? — спросила Тома, когда они шли в хозяйственную часть за сумками. — Что это за Источник?

Вальтер обрадовался, что девушка разговорилась. Он прочёл ей краткую лекцию об Источнике, вызвав целый шквал вопросов.

— Но как понять, что судьба изменилась? — спрашивала Тома. — В жизни всегда что-нибудь происходит — как отличить изменение судьбы от её проявления?

— Не знаю, — отвечал Вальтер. — Для меня изменением было то, что меня сделали жрецом. Да и приглашение сюда — большая перемена.

— Как ты считаешь, если я выпью эту воду, то смогу видеть?

— Да вроде ты неплохо ориентируешься во всех этих коридорах, — ответил Вальтер. — Будто воспринимаешь их другими органами чувств.

— Так и есть. Но всё равно, как ты думаешь, смогу? Туда приходили слепые?

— Приходили. Правда, люди выздоравливают не мгновенно, и я не знаю, как у них потом складывается жизнь.

— Только я боюсь, что если начну видеть, то потеряю свой дар, — призналась Тома. — А он — всё, что у меня есть.

Вальтер посмотрел на неё и подумал: дар, о котором она говорила, далеко не всё, что у неё имеется.

Скоро они дошли до цели своего похода, где им выдали два плотно набитых рюкзака. Поразмыслив, Вальтер взял рюкзак и для Кана. Нагрузив себя, он вместе с Томой отправился обратно. Путешествие в аномалию из опасного приключения грозило превратиться в нечто гораздо более приятное.

Кан поднялся на верхнюю палубу и остановился у борта, отойдя подальше от занятых своими делами легионеров. Он рассматривал сухогруз, на который завтра взойдёт, и не чувствовал никакого энтузиазма. Обычно он был рад выбраться из Шотландии, но сейчас его тяготило такое количество людей вокруг и невозможность побыть в одиночестве. Ему хотелось пустого пространства холмов, снега и камней, ему хотелось под землю, в темноту, к привычным запахам и тишине.

Из нескольких лекций адмирала он узнал много нового, прежде неведомого. Сам он ни разу не видел Соседей, а если и видел, то принимал их за самолёты. Он не интересовался тем, что наверху — только тем, что внизу и ещё ниже. Но лекции были интересными, как и стоявшая перед ними задача, о которой Кан иногда размышлял, чувствуя вслед за Ганзоригом недосказанность в словах братьев. Однако лекции читались только по утрам, а в остальное время он, предоставленный самому себе, принимал животную форму и уходил вглубь корабля, под палубы, к машинному отделению, которое напоминало ему подземелья, хоть и было над водой. Он забирался под трубы, откуда наблюдал за механиками или дремал, не видя никаких снов и почти не ощущая свою человеческую душу. Вечерами, на закате, он поднимался на верхнюю палубу, ложился у вертолёта, прислонившись спиной к нагретому за день колесу, и следил за тренировками лётчиков, которые быстро привыкли к чёрному оборотню и даже успели сочинить о нём несколько шуток. Когда же он возвращал себе человеческий облик, то размышлял, как его отец сумел устроить так, чтобы он принял участие в этой экспедиции? Было ли это наказанием для Кана, или это было его шансом на прощение?