Эрлик в тумане

До тех пор, пока об этом не узнали близнецы.

— Вы понимаете, почему мы запретили передвигаться по кораблю в одиночестве? — сказал ей Франц. — Оно может овладеть вами, не приближаясь, сделать из вас марионетку, и вы даже не успеете ничего понять. Ваши эксперименты интересны, но это борьба с симптомами, а не лечение. Оставайтесь в аппаратной или следите за резонатором. Когда снаружи начнутся процессы, мы хотим об этом знать.

Они не сказали, каких процессов ждут, но Саар не спорила и подчинилась. Она привела в порядок помещение в зале резонатора, где прежде находилась аппаратура, и проводила там дни, следя за течениями вокруг камертонов и стараясь не думать, что происходит по ту сторону. Однажды к ней пришла Ева. Она села рядом и молча посмотрела на Саар. Та ответила ей вопросительным взглядом.

— Не хотите поговорить? — спросила медик. — Вы слишком часто уединяетесь. Это нехорошо.

— Братья уже прочли мне лекцию, — сказала Саар. — Я больше туда не хожу.

— Нет, я не это имею в виду. Уединяетесь здесь. Или у себя.

— А раньше я была душой компании?

— Вы же понимаете…

— Ева, тут не о чем говорить. После «Грифона» я даже не уверена, что мне не сорок лет, и я не в одном из своих ритуальных трансов.

— Я часто думаю о чём-то подобном, — призналась Ева. — О том, что мы не видим здешнюю реальность, если какая-то определённая реальность вообще существует в отрыве от нас, если всё это — не слои бесконечной луковицы.

Они помолчали.

— Братья говорят, нам здесь сидеть месяца два, а то и больше, — сказала Саар. — Могут эти болезни всё же овладеть нами? У экипажа «Эрлика» была камера, и они ею не пользовались…

— Они пользовались. Некоторые, по крайней мере. Пока могли. Возможно, пользовалось это существо, чтобы сохранить тела. Но вряд ли нам грозит то же, что и им. Когда Кан… или… в общем, когда они позволили нам увидеть друг друга, как есть, мы выглядели жутковато, но всё же были в здравом уме.

Саар не ответила. Она чувствовала низкий, на самом пороге восприятия, гул камертонов и видела тускло сияющее отверстие, которое втягивало в себя аномалию через иные измерения.

— Вам не страшно там жить? — спросила Ева. Саар вновь посмотрела на неё и не стала ничего уточнять, потому что знала.

— Нет. Я даже не вспоминаю, что он там был.

Это была неправда, но и не слишком значительное преуменьшение.

— А Тома?

— Не хочу больше знать эту девицу, — отрезала Саар. — Какие там пути она видела, известно ей одной. Если вернёмся, пусть идёт на все четыре стороны.

— По-моему, вы несправедливы. Представьте, что другие пути — это наша гибель, или гибель большего числа человек.

— Мы ещё не выбрались, — напомнила Саар.

— Но вы торопитесь её осудить. Возможно, это единственный способ покинуть аномалию.

— Если бы не она, мы бы уже давно перешли на «Эрлик», — гневно сказала Саар. — И все были бы живы. В том числе и этот её переводчик. Зачем выбирать путь, где гибнет столько людей?

— Чтобы не погибло ещё больше. Вы ведь не знаете, когда пути начали расходиться. Не делайте поспешных выводов.

Саар поджала губы. Тома её не заботила. Хотя они вдвоём занимали лабораторию, где некогда был Вальтер — никто, конечно, не собирался туда селиться, — Саар почти не обращала на неё внимания. Тома переживала, но не смела настаивать. Её зависимость прогрессировала; она бродила по кораблю, невзирая на приказ близнецов, и караулила под дверью их каюты, которая никогда не открывалась. Она плохо выглядела, много спала и отказывалась от помощи Евы.

— Зачем он это сделал? Из мести?

Саар покачала головой и только потом спросила:

— Кто?

— Кан.

— А Вальтер зачем?

Какое-то время Ева молчала.

— Влияние аномалии, — наконец, сказала она. — Наш эксперимент, его слияние. Он был безумен.

— Или просто дурак, — бросила Саар, вновь подумав об Источнике.

— А Кан?

— Я не уверена, что мы можем говорить о нём в единственном числе, — нехотя ответила Саар. — Их всегда было двое. И если я правильно понимаю то, на что он мне однажды намекнул, пхуг был его учителем. Представьте, чему он мог его научить! Они иногда воруют детей. Для еды. Для развлечений. Или чтобы вывести себе стадо — с теми же целями.

— Пхуги этого не делают, — возразила Ева.

— Делали раньше. По крайней мере, в наших краях.

— Вы не думаете, что он может вернуться? — спросила Ева минуту спустя. — Судя по тому, что я видела, он без труда может вскрыть кокон, если снаружи станет совсем невозможно.

— Эти твари роют норы на много километров вглубь земли. Кто знает, что для них невозможно? Но он не вернётся. Он и раньше не хотел.

Ева кивнула и встала.

— Значит, я могу за вас не беспокоиться?

— Вполне, — ответила Саар.

Ганзориг никогда не считал себя сентиментальным. В отличие от Саар, он был уверен — это может быть. Едва ли не половину пути он общался с Каном, человеческое тело которого трансформировалось в тело его симбионта. Превращался ли он в гепарда, или это тоже была иллюзия? Ганзориг не стал заходить так далеко, чтобы размышлять об отсутствии всякой реальности. Он хотел вернуться домой и старался обеспечить экипажу максимальную безопасность.

Вместе с Саар, которая быстро изучила весь лабиринт корабля, и в сопровождении двух матросов он добрался до капитанской каюты. Теперь она была открыта, и дымка, которая окутывала помещения «Эрлика», формировалась из редких, почти ленивых зигзагообразных выбросов энергии, чей источник находился где-то внутри. В каюте всё перемешалось. Из-за горизонтов вылетали неторопливые молнии, рассеиваясь в полупрозрачный туман.

Похожую картину они увидели в реакторном отсеке. Техники проверили оборудование и доложили то, что было известно и так — всё в полном порядке. Где находились двое — офицер и кок, — никто не знал, и их не пытались искать. Даже близнецы не отдавали подобных приказов, довольствуясь информацией, которую предоставлял им адмирал.

Но когда дневные дела заканчивались, Ганзориг приходил в кают-компанию, до которой скоро научился добираться сам. Он полюбил сидеть в этом пустом, холодном помещении и вспоминать разговоры с Каном, представляя на его месте пхуга. Он не знал, зачем это делает — перемена касалась только тела, его собеседником всегда был человек, — называл себя сентиментальным, качал головой и возвращался вниз, на чистую палубу, где вопреки всем тяготам кипела жизнь.

Ганзориг понимал, почему пхуг остался снаружи — этого хотели оба, — но вовсе не был уверен, что вампир погибнет. Он желал ему найти то, что так искал оборотень — место, где они почувствуют себя дома.

В один из таких вечеров, когда адмирал предавался воспоминаниям, угощаясь душистым чаем из закромов кают-компании, в коридоре послышались шаги. Казалось, кто-то идёт по гравию или мелкой гальке. Ганзориг медленно поднялся. Он слышал от братьев, что может сделать пришелец с человеком, но чем дольше они здесь были, тем меньше адмирал верил, что существо интересуется людьми.