Гильберт Бриссен - Книга Лазури

Тот полыхал куда ярче, но неровно и дергано — в пространстве вокруг него чувствовалась легкая, неприятная вибрация. Чем дольше я смотрел на него, тем сильнее чувствовал какую-то непонятную тревогу. Сколы кристалла выглядели ровными, но какими-то грубыми, неаккуратными и словно расплывшимися. Он не мерцал и не переливался, его свет был прерывистым, судорожным, насыщенно-золотым, как жидкое солнце. Свет бился в камне, как птица в клетке, мечась от грани к грани, и там, откуда он отступал, оставалась темнота. Это зрелище походило на заключенный в мутную стеклянную лампу огонь, дрожащий и одновременно мощный.

Медленно и тихо, так, чтобы не раздразнить пламя, я оплел нитью кристалл. Едва серебро коснулось обсидиана, мое сознание атаковал непрекращающийся сумбурный поток сложносочиненных предложений, из которых невозможно было вычленить отдельную мысль. Был понятен лишь общий тон — возмущенный, умоляющий и гневный, волна крика полнилась безумием, и безумием отнюдь не безобидным. С немалым трудом я отсек ее от сознания, с содроганием осознав, что все это время чувствовала Суигинто.

Нить натянулась. От моих пальцев по ней, как по канату, ползли все новые потоки серебра, обвивая и укрепляя ее. Зонд превратился в удавку, и я крепил ее изо всех сил, понимая, как много зависит от того, выдержит самое слабое волокно или нет. Мегу во все глаза следила за мной, и даже Соу казалась заинтересованной. Только Суигинто не шелохнулась.

Очень осторожно, так, чтобы, упаси Бог, не порвать удавку и не потревожить жуткое изделие, я подтолкнул золотую Розу наружу.

Теперь я видел уже своими глазами, как разгорается сияние на груди Первой, как режущие глаз золотые лучи исходят наружу сквозь плотную ткань, как постепенно появляется и сама Роза, освещая полутемное пространство мечущимися сполохами. Почти все мое серебро уже утонуло в Суигинто и напряжение становилось невыносимым. На руках светилось красное плетение, пальцы сводило мелкой судорогой. Вот Соусейсеки занесла ножницы, чтобы избавить нас от этого… и опустила.

— Почему? — прошипел я сквозь сжатые зубы, не понимая, что происходит, — Руби!

— Нет, мастер. — лицо ее казалось мне медной маской в злом свете Розы. — Это человек… сделано из человека… не могу.

— Это уже не человек, — взмолился я, — это нежить, порча!

— Это душа. И она страдает не меньше.

Я больше не мог удерживать Розу и серебро стало слабеть, понемногу отступая перед ее притяжением. Проклятье, проклятье! Из-под среза перчаток потекла кровь, в висках бились молоты, перед глазами темнело от напряжения, но сдержать ее не удавалось.

И когда маленькие холодные ладони сжали мои скрюченные пальцы, я еще не сразу понял, что чудовищное притяжение золотой Розы угасло.

— Я больше не впущу ее обратно, — сказала Суигинто, — Даже если придется провести так остаток вечности.

Ее руки держали мерцающее пламя так, словно это был клубочек ниток или яблоко — легко, без того напряжения, с которым столкнулся я. Золото все еще тянулось вглубь ее груди тысячами прядей, искрящихся и переливающихся светом, но из фиолетовых глаз пропала та пелена боли и отчаяния, что делала их столь пугающими ранее.

— У меня не получится достать ее сейчас, Суигинто, — тихо сказал я, словно извиняясь, — но я могу дать тебе сон. Глубокий, спокойный, в котором не будет места золоту проклятой звезды.

— Сделай это, — ответила она неожиданно спокойно. — Отец сумеет разбудить меня в срок.

— Нет, — серебро возвращалось в меня, наполняя уверенностью, — так долго ждать не придется. Я отыщу того, кто понимает в Розах больше и… сдержу слово.

— Глупый человек. Что он попросит взамен? Не ходи к нему, слышишь? Я слышу… — она вдруг взглянула куда-то в сторону, — слышу, как ликует его сердце. Не стоит…

— Я подумаю, Суигинто. Мы подумаем. А теперь спи.

И серебро снова коснулось ее, но уже иначе. Теплотой и нежностью кровати ребенка, осенней усталостью, которую приносят на серых крыльях дожди, липкой паутинкой склеивающихся век после долгого недосыпания, утренним покоем и сладостью рассветных часов, когда сон кажется таким долгим и в то же время столь мимолетным… Я вспоминал мягкую нежность мелодий и тепло солнца, которое порой способно усыплять не хуже призрачного лунного света, отдавал память о узорах звездного неба и шуме прибоя, который порой слышен в завитках ракушек, дарил призрачное мерцание медуз на ночном побережье и шепот кружащейся желтой листвы, пляшущей над осенними улицами, песни ветров в зимние ночи, когда тонкие пластины стекла отделяют тебя от наружной стужи, а тепло дома клонит в дрему, треском дерева и взлетающими кверху искорками… отдавал, пока не почувствовал — свершилось.

Она спала на моих руках, словно невинное дитя, сжимая в ладонях таинственный светоч, который, кажется, утих вместе с ней. Я держал ее, вглядываясь в подсвеченное золотом лицо, пока на плечо мне не легла рука Соу.

— Пойдем, мастер. Теперь и я слышу то, о чем она говорила. А скоро услышите и вы.

Мегу приняла драгоценную ношу бережно, чтобы неосторожным движением не разбудить убаюканную моим колдовством Первую. Соусейсеки прислушивалась к чему-то, но понять, к чему именно, пока не удавалось. Мы с Мегу переглянулись и…

Словно легкий ветерок пронесся по неподвижному воздуху полутемного зала. Прохладное дуновение коснулось лица, потерялось среди колонн, но спустя мгновение вернулось, став сильнее. По коже вдруг пробежали мурашки, хотя я вовсе не замерз — и плетения вдруг отозвались тяжелым напряжением, какое иногда чувствуется даже в здоровых зубах перед визитом к стоматологу.

— Уходим, мастер. Скоро прислушиваться не придется.

— Что это, Соу?

— Ты не узнаешь? Когда-то подобным образом ты звал меня в свой сон.

— Неужели…

— Да, он тоже научился петь миру. Что тут такого? Ради этого он ведь и затеял всю эту историю с мангой.

— И мы сможем найти его?

— Несомненно. Идем же!

— И она распахнула тяжелые двери — прямо на ветвь Дерева Снов.

Ветер становился все сильнее и я был рад, что нам не нужно идти против него. Мерцающие шары снов дрожали, откликаясь на неслышимый призыв, с их поверхности срывались клочки тумана, уносимые прочь, к пока еще далекому центру зарождающейся бури.

— Соу, мы еще далеко? — обеспокоенно спросил я, глядя на Мегу, которой приходилось сложнее всего.

— Мы не дошли даже до границ его песни. Настоящая буря дальше — и скорее всего, добраться до ее источника пешком не получится.

— Думаешь, есть другие способы?

— Просто отдаться на волю ветра.

Соу поспешила вперед, и оставалось лишь следовать за ней — вряд ли ветер уже отпустил бы нас из этой ловушки.