Золотая свирель

Мы отошли еще дальше за угол, где развязали узел и Пепел отсчитал в свой тощий кошель столько, сколько требовалось. Полегчавший узелок я оставила при себе.

После ослепительного полдня зал суда показался мне мрачным темным подземельем. Народу внутрь понабилось - не протолкнуться, люди копошились и ворочались в полумраке, и все это напомнило мне миску, полную свежевыкопанных садовых червей, готовых для рыбалки. От такого зрелища кому угодно дурно сделается.

- Отсюда ничего не видно, - пожаловалась я.

- Держись за мной.

Пепел вдохнул поглубже и стал протискиваться на другой конец залы, где тускло светилась пара окон. Почему-то там голов было меньше. Оказалось - цепь. Где-то около четверти зала отгораживала толстая черная цепь на столбиках, оба ее конца охраняла пара стражников с деревянными мордами; за цепью, словно в храме, находилось возвышение, а на возвышении - длинный, во всю торцовую стену, стол.

За столом, ровно посередине, восседал сухонький мятый старичишка в круглом колпаке и алой мантии. На столе курганами громоздились бумаги, и бумаг этих было что-то уж слишком много. Неужели все эти дела они собираются рассмотреть сегодня?

Громоздкий стол был несомненно велик старичку в алой мантии, и кресло судейское, резное, тоже было ему велико. Старичок привычно маялся в этом кресле, словно вошь на гребне, и очевидно было, что он заранее ненавидит всех скопом - и преступников, и потерпевших, и свидетелей, и просто зевак, и вообще весь белый свет. Страшненький был этот старичок, ядовитенький... вроде осенней поганки.

Сбоку от стола, на низенькой табуретке, сидел, положив доску на неудобно вздернутые колени, обморочно бледный юнец с воспаленными глазами и теребил очиненное перо.

Я заозиралась: где же заключенные? Истцы где? И где, собственно, паромщик?

Лица толпы сливались в какую-то кашу. В зале сгущалась духота. Деревянные физиономии стражников блестящим лаком покрыл пот. Экое проклятье, суд еще не начался, а дышать уже нечем. Не удивительно, что старикашка похож на заветрившуюся маринованную брюкву, а мальчишка-писец - на несвежего утопленника.

Судья торжественно продул нос, крякнул, повозился и сказал, вроде бы ни к кому не обращаясь:

- Ну, сначала мелочь...

Писец привстал. Сгреб со стола стопку пергаментов.

- Газар по прозвищу Полпальца, - прочитал он нараспев, высоким и одновременно глухим голосом. - Обвиняется в побитии осьмнадцати горшков и ударянии мастера-горшечника из деревни Белобрюха, по морде палкою...

- Не по морде, а по личности, ковыряло! - брезгливо поправил судья и пожевал губами. - Учишь тебя, учишь, бестолочь... Ну давайте сюда Газара этого.

Один из деревянных стражников утопал куда-то за приделы видимости. Вскорости он снова появился, волоча за ворот небольшого взъерошенного человечка, которого и свалил неопрятною грудой на пол перед судейским столом.

- Газар Полпальца? - тускло выплюнул судья в человечка.

- Никак нет, - тоненько отозвался тот. - Рагнар я, господин судья. Только не брал я эту утку, вот чем хотите - не брал!

- Мда, - не удивился судья, - а где же тогда Газар? А?

- Да кто ж их, сударь, разберет, - честно ответил стражник, - может, и помер уже...

- Ну если помер, то дело закрыть, - распорядился судья.

- А деньги-то, деньги? - заверещал кто-то в первом ряду, и я, наконец, поняла, зачем тут толпится такая прорва народу. Это и были истцы. - Господин судья, мне ж тот паскудец всю посуду поколотил, да глаз же чуть не выбил, сволочь!

- Родню ищи, - равнодушно посоветовал судья. - С них и взыскивай....

- Какую родню? - взвыл горшечник. - Откель у фулюгана родня? Как же так, он помер, а мне отвечать...

Я оглянулась на своего спутника. Пепел состроил кислую мину. Со лба у него текло, брови и волосы казались мокрыми.

- Не видишь паромщика?

Он уныло мотнул головой. Я еще раз без особой надежды окинула взглядом толпу. Черт ногу сломит. Каша и каша.

- Долго тут? - постучала пальцем в спину соседа, стоящего впереди.

- Как повезет, - ответили через плечо. - Иные по неделям дожидаются. Когда торопишься, то вон писцу монету сунь, а лучше две.

Ага, подумала я. Это мысль.

Стиснула зубы и ввинтилась между соседями. Пропустили с ворчанием. Писец сидел совсем рядом с растянутой цепью, и дотянуться до него было парой пустяков. Я нашарила в узелке золотой и, не мудрствуя лукаво, просто ткнула им парня в плечо. Писец отшатнулся, полоснул меня возмущенным взглядом и зашипел:

- Рехнулась, что ли? Убирайся отсюда, а то судья под стражу сейчас... - а сам сложил вторую ладонь лодочкой, и просунул ее себе под локоть - туда я монету и уронила.

- Имя, дура! - одними губами сказал писец, сосредоточенно и преданно глядя куда-то в бумажки.

- Ратер, - сказала я тоже вбок. - Кукушонок.

Писец не кивнул даже, но бумагами зашелестел. Судья тем временем жевал губами, вопящего горшечника утащила стража, и я решила далеко не уходить, хотя меня то и дело толкали в спину.

Писец покопался в близлежащих бумагах, Ратера не нашел и вызвал тем временем следующего:

- Варабет Косой, обвиняется в покраже плаща из корчмы "У Лисицы".

Судья засунул в ухо кривой мизинец и прикрыл глаза. Писец же, малость раздвинув кулак, разглядел наконец мою монету, изменился в лице, вскочил и принялся шарить по другим кучам.

Я ждала, изнывая, дурея от духоты, толкотни, крепчающего запаха пота, и плохо понимала, что собственно происходит с этим Варабетом, и почему из толпы выскочила серая женщина с ревущим ребенком на руках, хлопнулась на колени и, перекрикивая ребенка, принялась перечислять судье свои несчастья. Судья, впрочем, оставался бесстрастен, рассматривал извлеченный из уха мизинец и не вмешивался, а когда она выдохлась, просто махнул рукой. И Варабета и серую женщину с чадом уволокли куда-то за грань видимости.

Писец закопался в другой пачке, отчаянно оглянулся на меня, схватил первый попавшийся лист и прочитал:

- Котор Мельник, обвиняется в украже трех мешков муки с подменою оных трухой и опилками.

Мельника привели довольно быстро, но его разбирательство полностью пролетело мимо моего внимания. Я нервничала, потела, переминалась с ноги на ногу. Писец все копался.

- Лахор Лягушонок, обвиняется в покраже с лотка веера с инкусрацией... э-э... инкустарцией перламутром.

- Истец здесь? - судья закрыл глаза.

- Истец! Истец?! Нету истца... Не пришел, видать...

Привели Лягушонка. Он был маленький, щуплый и с порога заныл:

- Господин судья, да за что же, да я нечаянно, я его толкнул нечаянно, посмотреть нагнулся, а он и упади...

- И тебе за пазуху, - зевнул судья, не глядя на обвиняемого. - Двадцать плетей. Следующий....

Писец тем временем нашел Ратера в какой-то другой, небольшой кучке, еще раз изменился в лице, и дрожащим голосом зачитал: