Терри Гудкайнд - Одиннадцатое правило волшебника, или Исповедница

Никки почти ощущала, как заливается краской. Она поверить не могла, что они говорят об этом. Отчаянно нужно было сменить тему, но она словно потеряла дар речи.

Никки знала, что облечена дружбой и доверием Ричарда. Сделать так, как предлагала Энн, значило разрушить эту дружбу и обмануть это доверие. Ричард был уверен в её дружбе.

Искренность и надёжность дружбы Никки в некотором роде сделали её достойной его любви, но поступок, на котором настаивала Энн, разрушил бы доверие его дружбы и тем самым лишил её каких бы то ни было шансов заслужить эту любовь.

— Ты не должна упустить эту возможность, детка — мы не должны.

Никки схватила Энн за руку и одёрнула её.

— Мы?

Энн кивнула.

— Ты — звено, соединяющее нас с Ричардом.

Никки сузила глаза.

— Что за звено?

Лицо Энн напряглось, всё больше походя на лицо аббатисы, какой её помнила Никки.

— Звено, необходимое тем из нас, кто обучает юных волшебников, для единения с такими мужчинами. Ричард — наш лидер — не по рождению, но в силу своих способностей и собственной силы воли в состоянии понимать это.

Он, быть может, и не собирался становиться Лордом Ралом, не собирался вести нас в этой войне, но он дорос до этой роли. Он решил, что жизнь для него достаточно ценна, чтобы сражаться за своё право жить так, как он считает нужным. Его пример вдохновил его единомышленников. И всё лишь потому, что мы этого добились.

— Он не мальчик из Дворца Пророков с Рада-Хань на шее. Он самостоятельный мужчина.

— Да неужели? Отступи на шаг, дитя, и посмотри на это шире. Да, Ричард — наш лидер, и я вполне искренне говорю это, но в то же время он человек, наделённый даром, и ничего о нём не знающий.

Более того, он наделён обеими сторонами дара. В нём заключены гром и молния. И в чём же состоит назначение сестры Света, как не в том, чтобы научить таких людей контролировать свои способности и…

— Я не сестра Света.

Энн отмахнулась рукой.

— Семантика. Игра слов. Отрицая, этого не изменишь.

— Я не…

— Нет, именно ты, — Энн ткнула пальцем в грудь Никки. — На самом деле ты. Именно ты, неважно, каким путём, приняла жизнь. Это зов Создателя. Называй себя, как тебе угодно, сестра ли Света или просто Никки. Это неважно и не меняет сути вещей. Ты сражаешься за наше дело — дело жизни самого Создателя. Ты сестра, волшебница, которая может наставить человека в том, что ему надлежит делать.

— Я не шлюха — ни для тебя, ни для кого другого.

Энн округлила глаза.

— Я что — прошу тебя лечь в постель с нелюбимым человеком? Нет. Прошу тебя обманывать его или что ещё? Нет. Я просто прошу тебя отправиться к мужчине, которого ты любишь, подарить ему свою любовь и стать женщиной, в которой он отчаянно нуждается, женщиной, способной быть любимой им. Именно это ему и нужно — женщина, которая станет звеном его жажды любви. Недостающим завершающим звеном его человечности.

Никки пристально посмотрела на неё.

— Надзирателем Дворца Пророков, вот чем ты на самом деле просишь меня стать.

Энн воздела очи, бормоча мольбу придать ей сил.

— Дитя, — произнесла она, наконец, вернувшись к Никки. — Я всего лишь прошу тебя больше не тратить попусту свою жизнь. Ты не вполне понимаешь, что не видишь всей картины. Ты можешь считать, что это вопрос любви, но ты вообще не знаешь, что такое любовь, или я неправа? Ты знаешь лишь её исток: желание. Обстоятельства, вероятно, далеки от идеальных, но Создатель даровал тебе эту возможность, этот шанс познать величайшую радость человеческой жизни — любовь. Абсолютную любовь. Сейчас твоя любовь безответна, неполна, несовершенна. Это просто томительное желание и воображаемое блаженство. Ты не узнаешь, что такое любовь, до тех пор, пока чувства, скрытые в твоей душе, не будут взаимны и раскрепощены. Только такую любовь можно назвать настоящей, полноценной. Только тогда твоё сердце воспарит. Ты ещё не познала радости этой величайшей из человеческих эмоций.

Прежде Никки целовали лишь похотливые скоты. Никакой радости это не доставляло. Энн была права: Никки не считала, что может в полной мере осознать, что такое поцелуй любимого, по-настоящему любимого человека, мужчины, который любит её так же сильно в ответ, в чьём сердце она превыше всего.

Она могла лишь мечтать о таком блаженстве. Такая малость для тех, кто не осознаёт разницы.

Энн раскрыла ладонь в молящем жесте.

— И если в этом счастье взаимной любви — счастье для вас обоих — ты сможешь помочь любимому человеку сделать единственно правильный выбор, что в этом плохого? — она уронила руку.

— Я не прошу тебя заставлять его делать неправильные вещи, только верные, только те, что он и сам захочет сделать. Я просто прошу тебя оградить его от боли, которая может толкнуть его на ошибку, ошибку, которая утянет на дно и нас всех вслед за ним.

Никки снова почувствовала, как тонкие волоски на шее встали дыбом.

— О чём ты говоришь?

— Никки, когда ты была с Орденом — когда тебя знали под именем Госпожа Смерть — как ты тогда себя ощущала?

— Ощущала? — Никки покопалась в памяти в поисках ответа на неожиданный вопрос. — Даже не знаю. Не вполне поняла, что ты имеешь в виду. Пожалуй, я ненавидела себя, ненавидела жизнь.

— И в твоей ненависти к самой себе — сильно ли тебя заботило, что Джегань мог убить тебя?

— Не особо.

— А сейчас ты вела бы себя так же? С тем же безразличием к себе, к своему будущему?

— Нет, конечно. Тогда мне было всё равно, что со мной случится. Какое у меня могло быть будущее? Я не думала, что заслужила хоть сколько-нибудь счастья — и не ждала его — так что, для меня мало что имело значение, и собственная жизнь в том числе. Я просто считала, что ничто не имеет значения.

— Считала, что ничто не имеет значения, — повторила Энн. Она напустила на себя озабоченный вид, прежде чем продолжить выражать обеспокоенность словами Никки.

— Ты не ожидала для себя счастья, и потому полагала, что ничто не имеет значения, — она подняла палец в знак прояснения. — Тогда ты не приняла бы тех решений, что сейчас, потому что не заботилась о себе. Так ведь?

Никки показалось, что она почти слышит звук невидимой захлопывающейся ловушки.

— Так.

— И как, по-твоему, должен себя чувствовать мужчина, такой, как Ричард, когда он, наконец, поймёт, что Кэлен для него потеряна, когда действительно и ясно осознает окончательность этого? Будет ли он так же ценить жизнь?

Неужели ты полагаешь, что он и тогда будет ощущать связь с нами — с тем же чувством важности человеческой жизни — когда им овладеет растерянность, одиночество, безысходность, уныние… безнадёжность? Не ожидая счастья, неужели, ты думаешь, его будет волновать, что с ним станется? Ты-то знаешь, каково это, дитя. Скажи мне.