Амели Вэнь Чжао - Алая тигрица [litres]

Здесь в основном океан вызывал множество воспоминаний. На юге Брегона вода была теплее, и Рамсон вспомнил, как стоял на краю своего разрушенного дома у пляжа, мечтая о том дне, когда фигура, которая была его отцом, вернется к нему и его матери.

Шаги его лошади по песку были мягкими, и вскоре он заметил холм. Костяшки его пальцев на поводьях побелели. Его отец не солгал; он мог разглядеть белые верески, резко и бодро ожившие на пустынном берегу.

Рамсон поспешил и направился к холму. Он нес маленькую баночку, аккуратно зажатую под мышкой.

Полагаю, ты умрешь безвестной и ничтожной смертью, а твое безымянное тело сгниет в сточных водах Дамбы .

Совсем как твоя мать-шлюха.

Рамсон опустился на колени у безымянной могилы. Он провел рукой по мелкому, мягкому песку, зарослям дикой травы и белых цветов, которые покрывали холм, как одеяло, сотканное богами.

Раньше его самым большим страхом было то, что он никогда ничего не добьется в своей жизни. Что он умрет незаконнорожденным сыном отца, который презирал его, человеком, сотворенным из лжи и обмана и выкованным путем кровопролития. Он ненавидел свое место рождения, постыдную тайну, которая принесла ему слухи о незаконнорожденном ребенке, словно ножи в спину.

Ему пришло в голову, через несколько мгновений после того, как он покинул Годхаллем со своей новой миссией, что он может изменить свою историю жизни. Он мог бы выдумать историю о своей матери – герцогине из далекого города любому, кто захочет спросить; он мог бы попросить забрать ее останки и похоронить их в самом высоком месте захоронения в своем королевстве.

Но, подумал Рамсон, пробегая пальцами по маленьким цветочкам вереска, ему это было не нужно. С него достаточно лжи; он устал притворяться тем, кем он просто не был.

– Я вернулся, мама, – тихо сказал Рамсон. – Мне жаль, что это заняло так много времени.

Маленькие белые верески колыхались от легкого ветерка.

Однажды, давным-давно, под палящим полуденным солнцем, на теплом деревянном причале, Иона Фишер сказал Рамсону жить для себя. Иона произнес слова, которые определят путь Рамсона и будут преследовать его во снах еще долго после того, как мальчик уйдет.

Твое сердце – твой компас.

Но что произойдет, если ваше сердце потянется в двух разных направлениях?

Белые Волны тянулись до самого горизонта. Он смотрел с балкона своих личных покоев в тот день, когда она ушла. Очертания кораблей Аны запечатлелись в его сознании еще надолго после того, как они исчезли.

Рамсон закрыл глаза и сглотнул, и грохот волн заставил воспоминания биться в его голове, переворачиваясь все быстрее и быстрее, как страницы книги. Он думал, что сделал правильный выбор, но всякий раз, когда он закрывал глаза, она была всем, о чем он мог думать, яростный блеск ее глаз, упрямый подбородок, наклон головы, который бросал ему вызов. Он позволил себе уйти той ночью, под потоками дождя, грома и ветра, которые все еще бушевали в его груди. Они столкнулись, как вода с огнем, и он почувствовал голод и конфликт на ее губах, так близко к своему собственному отчаянию.

Она попросила его о помощи в тот день, прямо перед инаугурацией, и это было так близко к мольбе. И Рамсон тогда знал, что сделал правильный выбор, но эта уверенность с каждым днем начала разрушаться.

Она должна была возглавить Кирилию – он верил в это, – и в ее жизни не будет места для него. Он не отказался бы от всего, чего хотел, и работал бы всю свою жизнь, чтобы дать волю своим чувствам.

Рамсон провел другой рукой по белому вереску, прежде чем встать и направиться к морю.

Это было странно, думал он, стоя на белом песке своего прошлого, глядя на море и вспоминая свои самые страстные, безумные детские мечты. Он хотел возглавить брегонский флот. И он хотел стоять на краю океана, наблюдая, как море поглощает солнце вместе с его отцом.

Как будто боги исполнили его самые смелые мечты с самым ироничным поворотом судьбы. У него было все, что он хотел. И теперь он стоял, глядя на волны с прахом своего отца.

Но когда-нибудь, когда меня не станет, взгляни с неба на сияющее море, на великолепие этого королевства, которое наши предки построили из земли. И, возможно, тогда ты узнаешь немного о том, каково это.

Форма давила ему на плечи, новая цель отягощала его разум. Он провел всю свою жизнь, убегая от своего отца, от Керлана, боялся стать чем-то, за что когда-либо боролись эти люди. Но Рамсон задавался вопросом, наблюдая, как волны набегают на берег, разве он не сделал полный круг, вернувшись в самое начало, пытаясь исправить ущерб, который эти двое мужчин причинили его жизни в этом мире.

Иона попросил его жить для себя. Рамсон не был уверен, что пока может понять смысл этих слов – по крайней мере, до тех пор, пока какие-либо остатки наследия его отца или Керлана доживают до следующего дня.

Если это было то, что ему нужно было сделать, если это было то, что он логически считал правильным… Тогда почему его сердце, казалось, тянуло в другом направлении?

Океан простирался перед ним огромный и одинокий, и в этот момент Рамсон понял, что он человек, у которого есть все и ничего одновременно.

Он рассыпал содержимое банки, наблюдая, как пепел его отца разлетелся по океанскому бризу и исчез, поглощенный бесконечным, пустым небом.

Снегопады прекратились, когда Юрий вернулся в порт Голдвотер. Мир застыл в сером слое сажи, по-черному разбросанной поверх пепла.

Он плотнее обмотал шарф вокруг шеи и протянул руку, зажигая небольшое пламя в ладони, пока шел через город. Некогда красочные улицы города его детства были темными и пустыми, стекло из разбитых окон и мусор с дач хрустели под его ботинками, когда он шел.

Это был первый раз, когда он вернулся со дня имперской инквизиции, произошедшей четыре недели назад, и вид его уничтоженного города был тем, что Юрий никогда не забудет. Он и остальные Красные плащи спрятались в укрытии в северной тайге, не решаясь связаться с портом Голдвотер на случай, если имперская инквизиция наблюдала за их базой. Юрий неделями ждал, когда его мать пришлет снежного ястреба, сигнализирующего, что в городе все чисто.

Когда молчание затянулось, он решил сам проверить, как обстоят дела.

Юрий завернул за угол и наткнулся на первое тело. Оно было заморожено под слоем снега и льда, свет его огня освещал лицо мертвеца, все еще искаженное криком, мышцы теперь были расслаблены.

Он поднял глаза и увидел целую улицу трупов.

Огонь в его ладони вспыхнул, и на мгновение он не мог дышать. Он узнавал лица мертвых; он вырос вместе с ними, навещал их во время своих редких поездок домой из дворца Сальскова.

Местный пекарь, распростертый на снегу, его конечности согнуты под странными углами.