Джо Аберкромби - Мудрость толпы [litres]

Сульфур и Гарун уже дрались с такой скоростью, что Савин не успевала следить за вихрем мелькающих конечностей; звуки ударов, то глухие, то звонкие, были настолько громкими, что у нее заболели уши. Савин ощутила неприятное тянущее чувство в животе, и Гарун кувырком пролетел мимо, словно пушечное ядро, промахнувшись мимо нее не более чем на шаг, и врезался в стену с такой силой, что посыпалась штукатурка и весь зал содрогнулся.

Савин вцепилась в отцовское кресло, ощутив мощный поток воздуха, едва не затянувший ее вслед за собой. Зури белой молнией мелькнула рядом, в два немыслимых шага преодолев зал и взвившись под потолок. Сульфур еще поворачивался, кривя губы, поднимая руку, когда она обрушилась на него с высоты со звуком, похожим на удар грома. Полированный пол прогнулся, полированные плиты треснули, во все стороны полетели осколки камня и брызги крови в сопровождении порыва ветра, качнувшего портрет вместе с мольбертом.

Ослепительная вспышка. Савин плотно зажмурилась, но все равно увидела сквозь веки сполох пламени, почувствовала жар, кусающий за лицо. Ее швырнуло набок; кругом все ревело, словно разожгли огромную доменную печь. Савин кашляла, борясь с тошнотой, гортань была забита едким запахом гари. Гарун склонился над креслом ее отца, защищая их обоих своим телом, – волосы в огне, борода в огне, рубашка чернеет, обугливаясь, свисая с рук пылающими обрывками.

Савин попыталась прикрыть лицо руками, и рукав ее платья загорелся. Она поднялась на ноги, уцепившись за подлокотник отцовского кресла, увидела, что одеяло, накинутое на его колени, тоже горит, сорвала его, крутанув взвизгнувшее кресло на четверть оборота, и принялась хлопать им себя по руке, пытаясь сбить пламя.

Маленькие язычки пламени были рассеяны по всему полу, расплываясь и бликуя сквозь едкие слезы, выступившие у нее на глазах. Погубленный портрет Лео был объят огнем, холст корчился, зал в таком освещении выглядел безумно: колышущиеся огни, танцующие тени… Сульфур метался и бился; Рабик рвал его зубами и ногтями, его волосы превратились в пылающий факел. Сульфур отбросил Рабика от себя, но тот успел выдрать зубами кусок мяса из его щеки, наполовину оторвав одно ухо, прежде чем покатился по полу, переворачиваясь и скользя, оставляя визжащими ногтями длинные бороздки на камне.

Сульфур припал к полу, его дыхание вырывалось со свистом, кровь лилась из прокушенного лица, кровь капала с кончиков пальцев и барабанила по разбитым плитам пола.

Он взглянул в сторону окна – но там был Рабик с вывешенным наружу окровавленным языком. Он поглядел в сторону детской – но там был Гарун, с гулким рычанием сбивавший пепел со своего тела. Он поглядел на дверь в коридор – но там была Зури. Обуглившаяся одежда свисала с нее лохмотьями, и было видно, что под ней ее длинные конечности обмотаны белыми бинтами. Зури аккуратно дунула на огонек, все еще горевший у нее на плече, и огорченно поцокала языком.

– Это было мое любимое платье, – сказала она.

Сульфур повернулся к Савин и ее отцу. Она успела увидеть оскаленные, сияющие зубы, разноцветные глаза, меняющие цвет на черный в свете угасающих огней. Воздух над его плечами задрожал снова, и Савин ахнула, готовясь заорать.

Зури ухватила мага сзади, словно захлопывающийся капкан: одна рука змеей скользнула вокруг шеи, другая обхватила грудь, ноги крепко сомкнулись вокруг бедер. Сульфур схватил ее за волосы, но на него уже набросился Гарун, одной широкой ручищей удерживая запястье, а второй ухватив за горло. Рабик тоже скользнул к ним и обвился вокруг ног Сульфура, так что все трое надежно пригвоздили его к месту.

Савин съежилась за отцовским креслом, во все глаза глядя на них сквозь растопыренные пальцы. Зури запрокинула магу голову, одной рукой взяв в захват его верхнюю челюсть, а другой нижнюю, и с рычанием принялась тащить их в разные стороны. Его глаза выпучились, рот раскрывался все шире и шире, пока с резким хрустом она не разодрала его лицо пополам, оторвав нижнюю челюсть от головы. Челюсть повисла, болтаясь на хрящах; кровь лилась сплошным потоком.

Сульфур забулькал, зашипел и рухнул на пол. Все трое набросились на него; слышался хруст, треск, чавканье, фонтаны крови плескали на разбитый пол, брызгали пятнами на стены.

Вся эта невероятная схватка произошла на протяжении нескольких вздохов.

– Поехали! – Отец слабо потянул Савин за обугленный рукав. – Поехали!

Оцепенело-послушно она развернула кресло; ее туфли шаркали по гладким каменным плитам, оставляя кривые бороздки на засыпанном пеплом и каменной крошкой полу. Тихо всхлипывая, она подкатила его к двери, зацепилась за косяк, с раздраженным возгласом освободила кресло, содрав себе костяшки, и выкатила в приемную залу. За ее спиной прыгали звуки раздираемой, разгрызаемой плоти.

…Савин с трудом закрыла за собой дверь и повисла на дверной ручке. Глаза слезились, ноги подкашивались, она почти ничего не видела сквозь плывущие световые отпечатки на сетчатке глаз, почти ничего не слышала из-за звона в ушах. Споткнувшись, она едва не упала – и кто-то подхватил ее под руку. Мама! Крепко обняла, принялась гладить по голове… Савин прижалась к ней, каждое дыхание вырывалось с тихим стоном.

– Не волнуйся, дети в безопасности.

– В безопасности? – прошептала Савин.

У нее была обожжена рука, рукав платья обгорел. Кожа под ним горела и чесалась. Несмотря на дверь, она по-прежнему могла слышать, как они едят там, в соседнем зале.

– Зури… она…

– Да. Неужели ты думала, что мы случайно выбрали ее тебе в компаньонки?

– Мы должны были тебя защитить, – сказал ее отец, скаля оставшиеся зубы и подкатывая к ней кресло. – Я заключил соглашение с единственными, кто мог это сделать.

Савин переводила ошеломленный взгляд с одного на другую.

– Вы использовали меня как приманку ! Меня и моих детей…

– Мы и себя использовали как приманку, – напомнила мать.

– Это было необходимо, Савин, – добавил отец.

– Бог улыбается результатам, как сказал бы мой наставник по писаниям.

Зури закрыла за собой дверь. Платье висело на ней обугленными лохмотьями, из-под которых виднелись покрытые красными пятнами повязки. Прежде Савин никогда не видела, чтобы она хотя бы расстегнула верхнюю пуговицу, и всегда считала это проявлением подобающей ее положению скромности. Однако сжигатели, сами того не зная, случайно наткнулись на верный ответ.

Это был один из тех моментов – как во время Вальбекского восстания, как во время битвы при Стоффенбеке, – когда Савин помимо воли была вынуждена признать, что мир не совсем таков, как она считала все это время. Когда то, что казалось ей надежным основанием, оказалось зыбучими песками, все, в чем она была уверена, – не более чем догадками. Ей очень хотелось вернуть все как было. Выбежать в коридор и продолжать бежать дальше не оглядываясь. Но она не позволила себе поддаться слабости.