Джек Вэнс - Мыслитель Миров и другие рассказы

Девяносто шесть тысяч двести тридцать два года тому назад, будучи биохимиком, я предложил себя в качестве подопытного участника серии лабораторных экспериментов, связанных с функционированием желез и характеристиками соединительных тканей. Необъяснимая, не поддающаяся расчетам погрешность привела к искажению условий, извращенным последствием чего стало мое бессмертие. С тех пор, как закончился эксперимент, я не постарел ни на час – а я тогда был очень молод.

Само собой, мне пришлось переживать трагедию за трагедией по мере того, как мои родители и друзья, моя жена и, наконец, мои дети и внуки старели и умирали, тогда как я оставался молодым. Так проходила вся моя жизнь. Я видел, как нарастали и откатывали в прошлое бесчисленные волны поколений. Каждый раз, когда я задумываюсь, перед моим внутренним взором пролетают, как снежинки, тысячи лиц. Процветали и приходили в упадок государства, крепли и рушились империи, всеми давно забытые. Герои жили и умирали; моря высыхали, пустыни орошались и зеленели, ледники таяли, горы превращались в холмы. А я продолжал существовать – почти сто тысяч лет – изучая человечество и стараясь как можно меньше обращать на себя внимание. Результатом стал мой великий труд, «История человека».

Сам я не менялся – но проходили века, и человеческая раса развивалась. Мужчины и женщины становились выше и стройнее. С каждым столетием черты их лиц становились все более утонченными и выразительными, их мозг – крупнее и восприимчивее. Таким образом я, Генри Ревир, homo sapiens двадцатого столетия, превратился сегодня в ходячий рудимент – в примитивного урода, немного более продвинутого по сравнению с неандертальцем, но, по существу, не более чем предка современного человека.

Я – живое ископаемое, музейная редкость, драгоценный экспонат, охраняемый обществом и лишенный возможности выбирать жизнь или смерть. Именно это явился объяснять мне доктор Джонс – так, как если бы я был умственно отсталым ребенком. Как всегда, он вел себя настолько любезно и дружелюбно, насколько умел, но при этом проявлял необычную настойчивость. Через некоторое время он удалился и оставил меня наедине с самим собой – в той мере, в какой одиночество возможно под непрестанным наблюдением дюжины невидимых смотрителей.

Убить себя труднее, чем может показаться на первый взгляд. Я тщательно рассматривал этот вопрос, изучая потенциальную смертоносность каждого из предметов, находящихся в моем распоряжении. Но мои смотрители сверхъестественно внимательны. Ничто в этом доме не смогло бы даже поставить мне синяк. Когда я выхожу из дома – мне предоставлена такая привилегия – отражатели гравитации не позволяют мне пользоваться преимуществами возвышенностей, а в условиях нынешней изощренно организованной цивилизации нет опасных транспортных средств или тяжелого оборудования, с помощью которых я мог бы нанести себе травму.

В конечном счете, мне остается надеяться только на свои собственные ресурсы. У меня возникла идея. Сегодня ночью я крепко обхвачу голову руками и попробую сломать себе шею…

Как всегда, пришел доктор Джонс, поглядывая на меня с привычной укоризной: «Генри Ревир, всех нас беспокоит ваша неудовлетворенность. Почему вы не можете смириться с жизнью – такой, какой всегда была ваша жизнь?»

«Потому что мне скучно! Я все испытал. Нет никакой возможности столкнуться с чем-то новым, неожиданным, удивительным! Я настолько привык к любым последовательностям событий, что мог бы с уверенностью предсказывать будущее!»

На этот раз Джонс отнесся к моим словам серьезнее, чем обычно: «Вы – наш гость. Вы должны понимать, что наш долг заключается в обеспечении вашей безопасности».

«Но мне не нужна безопасность! Я хочу, чтобы меня избавили от безопасности!»

Доктор Джонс игнорировал мои слова: «Вам придется заставить себя сотрудничать. В противном случае… – он сделал многозначительную паузу, – вы будем вынуждены принять меры, не вполне совместимые как с вашим, так и с нашим достоинством».

«Никакое унижение не может быть несовместимо с моим достоинством, – с горечью возразил я. – Какое достоинство может сохранять животное в зоопарке?»

«В сложившейся ситуации нет ни вашей, ни нашей вины. Все мы обязаны оптимально выполнять свои функции. В настоящее время ваша функция заключается в том, чтобы служить незаменимой связью настоящего с прошлым».

Джонс ушел. Я снова остался наедине с моими мыслями. Угрозы Джонса завуалированы – но, тем не менее, вполне очевидны. Меня предупредили о том, что дальнейшие попытки самоубийства приведут к применению дополнительных средств сдерживания.

Я вышел на террасу и стоял, глядя в морской горизонт – туда, где Солнце заходило за грядой пламенеющих золотом облаков. Я ощущал отверженность – настолько чудовищную, что у меня захватило дыхание. Я окончательно устал от чуждого мне мира, но мне отказывали в возможности его покинуть. Всюду, куда ни посмотри, передо мной открывались перспективы смерти: глубины океана, высоты скалистого обрыва, пульсирующая огнями энергия города. Смерть была привилегией, даром судьбы, наградой – и мне в ней отказывали.

Вернувшись в кабинет, я просмотрел несколько старых географических карт. В доме наступила тишина – такая, как если бы я действительно был один. Но я знал, что это не так. За непроницаемыми для меня стенами бесшумными шагами передвигались смотрители – с их стороны стены выглядели прозрачными. Невесомые ажурные сети искусственной нервной ткани наблюдали за мной над различными участками помещения. Мне достаточно было сделать внезапное движение – и меня снова парализовал бы анестезирующий луч.

Вздохнув, я обмяк в кресле. Приходилось сделать неизбежный, неопровержимый вывод: мне никогда не удалось бы убить себя самостоятельно. Значит, я должен смириться с невыносимым существованием? Я сидел, мрачно глядя на перламутровую стену, следившей за каждым моим поползновением.

Нет, я никогда не подчинюсь! Нужно найти какое-то не зависящее от меня средство, какую-то разрушительную силу, способную нанести удар без предупреждения – молнию, лавину, землетрясение.

Стихийные катастрофы, однако, были для меня полностью недостижимы и даже непредсказуемы.

Я рассмотрел возможность радиоактивного облучения. В первые десятилетия развития атомной промышленности радиоактивные отходы иногда захороняли под землей, а иногда смешивали с бетоном и погружали на дно океана. Если бы только я мог… – нет. Доктор Джонс вряд ли позволит мне раскапывать шахты в пустыне или спускаться на морское дно, причем излучение отходов вряд ли сохранило свою смертоносность по прошествии тысячелетий.