Стивен Эриксон - Пыль грез. Том 2 [litres]

Вид ухмыльнулся и двинулся следом.

Он затоптал остатки жалкого костерка, чувствуя, как под подошвой перекатываются камушки, потом снова повернулся к дохлой старухе. Уставился на ее облезлую спину, словно безмолвное обвинение было способно уничтожить ту на месте. Только Торант прекрасно понимал, что воля его слабее дождевых капелек.

– Это шпили из легенд моего народа – клыки Пустоши. Ты, ведьма, украла звезды. И обманула меня…

Олар Этил фыркнула, не оборачиваясь к нему. Она всматривалась куда-то на юг – во всяком случае, Торант полагал, что это юг, но теперь ему было ясно, что подобные вещи, некогда казавшиеся непоколебимыми, столь же уязвимы перед магией бессмертной ведьмы, как и камни, из которых она каждый вечер разжигала костер. Как и пучки сухой травы, которые она обращала в сочные ломти мяса, как и твердая почва, что начинала сочиться водой, стоило костлявому пальцу к ней прикоснуться.

Торант поскреб жидкую бородку. Масло, которое оул’данские юнцы использовали, чтобы прижигать щетину, пока не начнет расти настоящая борода, давно кончилось – наверное, вид у него сейчас дурацкий, но тут ничего не поделать. Да и внимания на него обратить некому. Нет здесь хихикающих девчонок со скромно потупленными глазками, что кокетливо уступают дорогу, когда ты гордо шагаешь по деревне. Со старой жизнью покончено. С будущим, что обещали ему те девчонки, – тоже.

Он представил себе летерийского солдата, стоящего на куче костей – на белом холмике, оставшемся от его народа. Вместо лица из-под шлема виднелся череп, на котором навеки застыла ухмылка.

Торант понял, что нашел себе возлюбленную, имя которой – ненависть. Как выглядит летериец, в общем-то, неважно – на его месте может быть любой солдат, любой чужеземец. Любой символ алчности и порабощения. Загребущие руки, хищный голодный блеск глаз, намерение захватить все, до чего удастся дотянуться, просто потому, что это позволяют сила и могущество.

Торант жаждал уничтожения. Широкого, без разбору, оставляющего за собой лишь кости.

Он снова глянул на Олар Этил. Зачем я тебе понадобился, ведьма? И что ты способна мне дать? Сейчас ведь столь многообещающие времена. Или так, или мое существование вообще лишено цели.

– Когда обретешь голос, воин, – сказала она, не оборачиваясь, – сам и спросишь.

– Зачем? Что ты можешь мне ответить?

Она рассмеялась глухим рокочущим смехом.

– Когда я отвечу, горы рухнут. Моря закипят. Воздух наполнится ядом. От моего ответа, воин, оглохнут сами небеса. – Она резко развернулась, взвихрив лохмотья. – Разве ты сам не чувствуешь? Врата – они вот-вот откроются, и перед явившимся из них лежит дорога. Да еще какая дорога! – Она вновь рассмеялась.

– Моя ненависть молчит, – проговорил Торант. – Поскольку ей нечего сказать.

– Это не мешает мне ее подкармливать.

Он вытаращил глаза.

– Так, значит, это из-за тебя, ведьма, меня лихорадит?

– Нет, лихорадка всегда скрывалась в твоей душе, словно гадюка в ночи. Я всего лишь указала ей достойную цель.

– Зачем?

– Потому что это меня забавляет. Седлай коня, воин. Едем к твоим легендарным шпилям.

– Те легенды пережили народ, который их рассказывал.

Она чуть нагнула голову в его сторону.

– Еще не совсем. Не совсем.

И снова рассмеялась.

– Где он? – взвизгнула Стави, воздев кулачки, словно бы хотела ее ударить.

Сеток уступать не собиралась.

– Я не знаю, – ответила она ровным голосом. – До сих пор он всегда возвращался.

– Но уже несколько дней прошло! Где он? Где Ток?

– Стави, он служит сразу нескольким господам. Даже то, что он смог пробыть с нами так долго, уже чудо.

Сестра Стави была, казалось, готова расплакаться, но рта пока не раскрывала. Мальчик же сидел, привалившись спиной к мертвому боку Баальджагг, – огромная волчица словно бы уснула, спрятав нос между лапами. Мальчик играл с пригоршней камней и вроде бы не обращал ни малейшего внимания на своих расстроенных сестер. Сеток иногда казалось, что у того не все в порядке с головой. Вздохнув, она сказала:

– Он направил нас на восток – туда мы и будем двигаться…

– Но там же ничего нет!

– Я знаю, Стави. И не знаю, почему он хочет, чтобы мы туда шли. Он не пожелал объяснять. Но ты что же, думаешь его ослушаться?

Она и сама знала, что подобная тактика, призванная побудить детишек к повиновению, не слишком честна. Однако работает – только, как известно любому взрослому, не слишком долго.

Сеток сделала знак рукой. Айя поднялась на ноги и затрусила вперед. Сеток взяла мальчика на руки и кивнула двойняшкам, чтобы они шли за ней. Еще одна крошечная стоянка осталась позади.

Она и сама не знала, вернется ли Ток. Не знала, чего он добивается, взяв на себя заботу о них, – или им попросту движут остатки чувства вины или ответственности перед детьми своего друга? Жизнь для него осталась в прошлом, он уже не подчиняется ее правилам и тем требованиям, которые она предъявляет к душам смертных, – нет, поступкам подобного существа не следует искать человеческих объяснений.

Глядевший на нее глаз принадлежал волку. И однако сколь бы монолитной ни казалась волчья стая, внутри постоянно идет сложная игра между доминированием и подчинением. За благословенными братскими и сестринскими чувствами скрываются политические махинации и безжалостные приговоры. Для жестокости требуется лишь повод. Вот и он оставил свою крошечную стаю, в которой никто не рисковал оспаривать его первенство, – тем более, чем ему можно грозить, не смертью же?

Она наконец поняла, что ему не доверяет. Что ее облегчение, когда он принял руководство на себя, было реакцией ребенка – существа, для которого естественно прятаться в тени взрослого, умоляя о защите и сознательно закрывая глаза на возможность того, что главная опасность как раз от этого мужчины – или женщины – и исходит. Конечно, если взять двойняшек, те уже всего лишились. Отчаянная привязанность к мертвецу, бывшему некогда другом их отца, в их ситуации вполне объяснима. Стави и Стори хотят, чтобы он вернулся. Конечно же, а вот к Сеток они постепенно начали испытывать что-то вроде обиды, будто это она виновата в его отсутствии.

Что, разумеется, чушь, но двойняшки не видят в Сеток спасителя. Не видят защитника. С их точки зрения, было бы лучше, если бы это она исчезла.

У мальчика, по крайней мере, есть огромная волчица. А их самих та, случись что, тоже защитит? В этом как-то нет уверенности.

А у меня есть сила, вот только я еще не разобралась, ни что она собой представляет, ни даже для чего нужна. Покажите мне того, кто не всемогущ в собственных снах. Если во сне я отращиваю крылья и летаю высоко над землей, это еще не значит, что поутру я проснусь, покрытая перьями. Во сне мы боги. Если же поверить в подобное в реальной жизни, тут-то и наступает катастрофа.