Алексей Калинин - Война кланов. Охотник 1 [litres самиздат]

Для Зинаиды Павловны играл?

Вахтерша навострила уши и жадно ловила каждое слово. На блестящей плоскости коричневого стола застыла авторучка. Эх, какая прекрасная тема для обсуждения с подругами на лавочке: студента забирает наряд. Сколько версий возникнет, сколько предположений – куда там очередной серии «Богатые тоже плачут».

Здоровый глаз следователя пытается прожечь во мне дырку, но после встречи с оборотнями он уже не кажется страшным и опасным. Так, обычный человек, который пытается сделать свою работу проще, и следит, чтобы к знакомой девушке не приближались шалопутные парни.

Или он не человек? Заглянуть бы под повязку…

– Конечно же, я всегда рад сотрудничать с нашими доблестными правоохранительными органами! Можно мне забрать свои документы из комнаты?

Не нужно злить понапрасну стражей правопорядка. Я вытираю потные ладони о карманы плаща, а по телу пробегает озноб. Вспотел и замерз одновременно…

– Прапорщик, проводите молодого человека. Возможно, он не полностью оправился от ранений! Хотя, выглядит отлично, – Голубев усмехается, оценив костюм а-ля «на картошку».

Второй из быкообразных верзил издевательски согнулся в легком поклоне и застыл в приглашающей позе, как заправский дворецкий. Тот, что застыл у двери, хохотнул грубым голосом. Как же мало нужно для счастья…

Голубев отошел к вахтерше и заговорил с ней о погоде. Ну-у, я к ним сам собирался за Женькой, так что это даже к лучшему. Вроде как явка с повинной… только я ни в чем не виноват! Глупо, конечно, но я ещё верил в «хороших и добрых милиционеров». И вскоре я разуверился в этом…

Мы с прапорщиком поднимаемся на третий этаж. Настоящий громила, таких я видел по телевизору, когда показывали санитаров психбольниц или боксеров-супертяжей. На широкой лестнице грохочут тяжелые шаги, а дыхание опаляет шею. Идущая от него неприязнь почти физически толкает в спину. Интересно, а если бы он и в самом деле толкнул меня, то на каком бы этаже я сумел бы остановиться? Проверять эту идею нет никакого желания.

Большие окна холла третьего этажа плещут светом в рукава синих коридоров, потрепанный линолеум щерится прорехами на полу. Поцарапанные двери скрывают за собой веселые дни и страстные ночи. Студенческая общага видела разное, страсти порой превосходили шекспировские.

Вот и моя комната, в замке поворачивается ключ. Я толкаю дверь, и на звук из соседней комнаты высовывается голова сокурсника. Увидев меня, сосед хотел что-то спросить, но тут взгляд натыкается на скалу в серой форме. Рот автоматически захлопнулся. Я приветливо подмигиваю, и однокурсник тут же испаряется. Милиционер остается у двери, кидает взгляд на нашу комнату и презрительно морщит нос.

Родная комната встречает давно некрашеным полом, плакатами рок-групп и кислым запахом пепельниц. На стенах красуются созданные мелком «Машенька» огромные надписи: «Янки, гоу хоум!». Для русских тараканов и написано по-русски. Слегка ободранные стены, потрепанная мебель, крошки на столе – обычное убранство студенческой комнаты парней. Ещё вчера я вышел из неё. Недавно, а кажется, что прошла целая вечность.

Сейчас бы ущипнуть себя и проснуться на кровати у окна. Даже после сна с оборотнями и их странным договором. Нет, я давно убедился, что это не сон.

Подхожу к своей этажерке и вытаскиваю книжечку в малиновой обертке. Из-под подушки на свет показывается медальон – память об отце, я специально снял его с шеи до похода на дискотеку – из боязни потерять. Округлая бляшка приветственно холодит ладонь.

Помню, как мы сидели зимним вечером и лепили фигурки из мягкого пластилина, когда папа попросил меня сделать маленький арбалет: в память о фильме про вольных лесных стрелков и жадных стражников. Получился какой-то непонятный крест, и почему-то зеленый. Позвав маму, отец с гордостью продемонстрировал мое творение. Та грустно улыбнулась и сказала, что такому красивому оружию место на полке, рядом с моими рисунками.

Как тогда в груди плескала жаркая радость от похвалы, как прыгал на месте и восторженно хлопал в ладоши… Пока мы с мамой водружали на полку мягкую лепнину, папа что-то делал с другими кусками пластилина, помогал себе маленьким резачком. Когда я подбежал поближе, то отец показал черный арбалетик, сделанный грубо и резко, но гораздо лучше моего.

Я залюбовался маленькой фигуркой. Величиной с большого кузнечика, оружие одновременно и угрожало, и успокаивало. Кончик маленькой стрелы желтел капелькой на острие, по длине черного ложа шли красные вкрапления. Я восхищенно повертел в руках и торжественно водрузил папино произведение на полку, рядом со своим творением. Мама почему-то укоризненно покачала головой и печально посмотрела на отца. Я не мог понять почему – ведь получилось же красиво!

Через пару дней отец принес медную бляшку с петелькой-ушком: на желто-бордовой окружности мастерски вырезан маленький арбалетик; задняя гладкая поверхность отполирована до блеска; сантиметров пять в диаметре, похожая на старинную монету. Изображение менялось в зависимости оттого, как на "монету" падал свет. То одна натянутая струна исчезала, то другая. Мама продела в ушко тонкий шнурок и…

…И только сейчас я понимаю, что такой же арбалет был у мужчины из заставки «Войны кланов»!

– Ну что ты там застыл? Рубль нашел? – хмыкает в дверях милиционер.

– Да иду я, иду! – я тяжело вырываюсь из воспоминаний и не сразу понимаю, чего от меня хотят.

Быстренько переодеваюсь в запасную одежду: джинсы, футболка, синий свитер, старые кроссовки. Надоело красоваться стильным Сусаниным. Вещи Вячеслава сложил в пакет, чтобы отдать на выходе. Холодок из груди так и не вышел до конца – что будет дальше?

– Давай шустрей, нас заждались! – командует милиционер и пропустил вперед.

– Может, чайку? – я слегка играю на нервах у мордатого.

– Может, по почкам? – милиционер почти ласково интересуется в ответ.

Ни одна дверь больше не открывалась, коридор провожал полным молчанием, в крайней комнате приутихли звуки телевизора. Скрипнул линолеум на полу, словно благословил в дальнейший путь, и мы вновь оказались на широкой лестнице.

– Вы что так долго – ремонтом занимались? – зло сплевывает Голубев.

В его руке отрывисто бурчит рация. Костяшки белеют – ещё чуть-чуть и ворчащая коробочка брызнет черными осколками по плиточному полу. Лицо бледнеет, на открытом лбу дрожат бисеринки пота. Кажется, что немного подтолкни, и он кинется на меня. Второй милиционер придерживает следователя за локоть. Зинаида Павловна вжимается в кресло и смотрит то на следователя, то на меня.

С чего бы такая разительная перемена? Не ждал, конечно, любви и обожания, но и подобная резкая перемена обескураживает. Какая вожжа ему под хвост попала?