Вера Камша - Сердце Зверя. Том 2. Шар судеб

– Да, Придд. Я… поделился с ним своими сомнениями. Мы говорили о неожиданностях и о том, что к ним следует быть готовыми, но выводы Валентин сделал сам. И сам же решил, как надо действовать. Мало того, Придд дважды ходил на разведку на дриксенский берег. То, что он нашел, окончательно убедило меня оставить форт. Он заслуживает награды, кроме того, парню будет с ней легче жить. Не хотел бы я родиться Спрутом и оказаться в талигойской армии.

– А он взял и захотел. – Маршал крякнул и полез под стол за грифелем; Жермон сперва почувствовал себя свиньей, потом вспомнил, что нагибаться ему нельзя, но ощущение собственного свинства никуда не делось. Фок Варзов вытащил грифель и яблоко, которое обтер полой мундира. – Кто отпустил Придда на тот берег? Ты?

– Его некому было отпускать. Меня накачали какой-то дрянью, а больше генералов в лагере не имелось. Я бы на его месте тоже пошел, но вот сообразить, куда идти… Не уверен, что сумел бы.

– У тебя мозгов понять, что с Бруно не все просто, хватило. У молодого Придда хватило. У меня – увы… Уж не знаю, радоваться тому, что до Ойгена тоже не дошло, нет ли… С одной стороны, вроде как возраст ни при чем, с другой – плохо, когда командующий гусей не ловит. А Франциска своего ты получишь. Или… пиши рапорт и отправляйся отсюда хоть к кошкам, хоть в свой Агмарен!

– Вы удовлетворены? – любезно осведомился агарисец.

– Чем? – не понял Руппи.

– Обедом или, если угодно, завтраком. Прочим, если я правильно понимаю ваше положение, вы удовлетворены быть не можете. Дичью быть очень неприятно.

– Я сыт. – Фельсенбург внимательно посмотрел на собеседника, но ничего нового не разглядел. – Почему вы назвали меня дичью?

– Потому что на вас идет охота. Это третье покушение или я что-то упустил?

Монах смотрел внимательно и с сочувствием. Он знал про выстрелы в Зюссеколь, что неудивительно даже для гостя. Он знал про засаду возле Осенних боен, хотя это и было странно. Он решил, что на Речной караулили пробирающегося домой Фельсенбурга, а тот сумел отбиться. Так могут решить и другие. Матушка Ирма подтвердит, что одетый совсем не как герцог Руппи вышел первым, а щеголь и гвардеец увязались следом. Обратного никто не докажет, и ложью это не будет, потому что убийцы и клеветники жрут из одной кормушки. Адепты Славы водворят спасшегося наследника в отчий дом, получат богатый вклад, а бабушка – внука, и только Олафу не достанется ничего.

Руппи передвинул полупустой бокал. Если б только этот адрианианец был отцом Александером или хотя бы прошел Метхенберг…

– Отец Луциан, вы не были знакомы со священником «Ноордкроне»?

– Я слышал о нем. Подобный конец для адепта Славы – величайшее милосердие.

– Милосердие?!

– Несомненно. Куда страшнее отступить, избегая большой крови и не видя иного способа ее избежать. И узнать, что ты ошибся, что случившееся многократно страшнее твоих опасений, а ты опоздал и вернулся к руинам.

– Наверное. – Руппи было не до руин и не до философии, он почти закусил удила. – Я не исповедовался с осени. Раз уж я здесь, я бы хотел не только позавтракать, но и душу очистить. Отца Александера я знал…

– Вы можете съездить в Метхенберг и поискать знакомого священника, а можете рискнуть и выбрать исповедника прямо сейчас.

– Вас? – в упор спросил Руперт.

– Или кого-нибудь еще. Обитель велика.

– Я рискну. Может ли исповедь быть частичной?

– Святой Адриан оставил на усмотрение своих детей многое. Адепт Славы вправе счесть исповедью любой разговор, если он ведется перед боем и если он облегчает совесть, укрепляет душу и дарует утешение одному из собеседников. Адриан разрешал исповедоваться через третьих лиц, когда о делах и помыслах погибшего или плененного воина рассказывал его друг. Тех же, кто обманывал доверие живых, умерших и плененных, приравнивали к нарушившим тайну исповеди.

– Даже так?

– Многое из Адрианова наследия позднее было отвергнуто Церковью, но орден Славы живет по старинке.

– Хорошо, – Руппи смотрел не в глаза собеседнику, а на алого льва, – хорошо… К частичной исповеди я готов, но я хочу знать, что с кесарем и… что слышно о Бермессере и моем адмирале.

– Кесаря разбил удар, – подтвердил слова мастера Мартина клирик. – Если на то будет милость Создателя, он излечится. Непосредственной угрозы жизни его величества нет. Принцесса Гудрун утверждает, что понимает отца, и сама ухаживает за ним. Морской Суд состоится в ранее назначенный кесарем срок. Адмирал Кальдмеер и вице-адмирал Бермессер находятся под арестом в Морском доме. Оба. Сношения с ними строжайше запрещены регентом.

– Запрет касается и священников?

– Духовник ее высочества может даровать им утешение.

– Он адепт ордена Славы?

– Ордена Чистоты.

Зильбершванфлоссе – Чистота, Штарквинды – Милосердие, Фельсенбурги – Знание… Так было, но будет ли?

– Моряки тяготеют к Славе.

– Адмирал цур зее не обращался в Адрианклостер, и я отнюдь не уверен, что сказанное в Морском доме останется между исповедуемым, исповедником и небесами.

Подслушают, уж в этом-то сомнений нет. Остается одно – явиться сразу в суд и обвинить Бермессера. В трусости и попытке устранить свидетеля.

– Как долго я могу пользоваться гостеприимством Адрианклостер?

– Обитель Славы – дом для любого не забывшего свой долг воина. Вы не хотите дать знать о своем благополучном прибытии родным?

Хочет ли он успокоить их всех? Да! Но вот может ли…

– Два дня назад на постоялом дворе в Вюрте задушили молодого дворянина, – негромко добавил адрианианец. – Он путешествовал в одиночку на кровном зильбере и имел темные волосы и правильное лицо. Прошел слух, что это вы, но ваша бабушка покойного не опознала.

Он бы тоже заночевал в Вюрте, если б не свернул в лес. За ней .

– Я приехал на простой лошади, правда, очень хорошей, а в город вошел пешком.

– И все-таки вас выследили. Странно, что убийц было лишь двое. После происшествия в Шеке им следовало быть осторожнее.

– Откуда вы знаете о Шеке?

– Вчера утром герцогиня Фельсенбург прибыла в Эйнрехт.

Мама здесь! Теперь все. Теперь дороги домой до суда нет.

– Отец Луциан, мои родные не видели меня мертвым. Сердце подскажет им, что я жив. Я знаю, что поступаю мерзко, но моя матушка помешает мне сделать то, что нужно. Я помню, что должен чтить родителей и оберегать слабых, но Олафу хуже, чем моей матери. Я понимаю, как это звучит…

– Это звучит справедливо. За века из благих нитей дурные ткачи соткали жуткую картину. В ней слабым можно все, а сильным нельзя ничего, но мир держат сильные, и они нуждаются в защите во имя тех же слабых.

– Я могу остаться в Адрианклостер или мне нужно просить разрешения у аббата?