Эльберд Гаглоев - По слову Блистательного Дома

Кольчуга на груди вспорота, некогда щегольский небесно-синий прикид мало того что изодран в хлам, еще и залит кровью. И своей. И чужой. Щека разрублена. Но глаза веселые.

— С победой вас, братья, — поздравил и шлепнулся рядом со мной на задницу. Раненный в ногу, сцепив зубы и шипя от боли, улегся на траву.

— Хороших врагов нам послали Великие. Возблагодарим их.

Зубами выдрал пробку из принесенной с собой фляжки и с бульками перелил часть ее содержимого в распахнутый рот. Все с некоторой завистью уставились на эгоиста. Судя по всему, он почувствовал наши взгляды, потому как пьянство прекратил.

— У меня осталось трое, старший, — передал мне флягу. — Хороших врагов послали нам Великие.

— Сколько? — спросил я, утерев губы и перебросив емкость Хамыцу.

— Двое моих считают. Умелые были воины. Ты хороший командир, старший. В прямом бою мы стали бы прахом под копытами их коней. — Он помолчал. — Если бы не твой воин в странном доспехе и этот павший герой, вряд ли довелось нам победить. Наши доспехи жидки против их клинков. Разили насмерть.

— Он жив.

— Кто?

— Павший герой. Только умирает.

Калман неверяще посмотрел на меня.

— Как жив? С такой раной, — и бесцеремонно ткнул рукой героя. — Эй, достойный, ты правда жив?

Саугрим с усилием раскрыл затуманенные болью глаза.

— Так что же ты молчишь? — укоризненно уставился на меня Калман.

— Ты маг? Целитель? — огрызнулся я.

— А, — отмахнулся он рукой. Вскочил. Сорвал с пояса какую-то баклажку. Потряс. — Мало. У тебя осталось? — спросил у лежащего.

— Чуть совсем. Этот пес мне ногу едва своим мечом не оторвал.

— Эба! Даргкух! — закричал Калман.

К нам подбежали двое Хушшар. Один с перевязанной рукой, второй целенький, чистенький, будто и не дрался.

— Есть у вас? — показал баклажку. — Рудокоп жив еще. Бегом соберите у всех, кому уже не нужно.

Скоро одиннадцать баклажек стояли у его ног.

— Вам это, братья, не нужно теперь, — грустно пробормотал Калман. — Скажи своему другу, очень больно ему сейчас будет.

— Мне и так больно, — прохрипел Саугрим. — Умереть спокойно дайте. С Саином поговорить дайте.

— Какое умереть! — возмутился Хушшар. Его взгляд остановился на мне. — Старший, ты сможешь вырвать копье с одного раза?

Я с сомнением посмотрел на утопший в теле наконечник.

— Я смогу, — поднялся Хамыц. Сбросил остатки доспеха. Встряхнул своими перевитыми жилами руками лучника. — Я смогу. А у тебя этой штуки хватит?

— Хватит, — отмахнулся Калман.

— А на него хватит? — указал Хамыц на все еще лежащего без сознания Баргула.

Хушшар шагнул к мальчишке, быстро присел на корточки, оглядел сочащуюся кровью рану. Сорвал с себя головной платок, приложил к ней, промокнул.

На миг мелькнули рассеченные лицевые кости. И сыпанул красного порошка из баклажки.

Мне показалось, что кровь вскипела. Но тут же застыла пеной, которая стала опадать и обратилась засохшей коростой. Баргул выгнулся дутой, размяк и вдруг громко захрапел.

— Теперь до вечера спать будет, — довольно сообщил Калман. — Тебе не надо ли? — спросил, с сомнением глядя на иссеченное тело Хамыца.

— Мне спать рано, — указал тот на Саугрима. — Поторопимся.

— Если до сих пор от такой раны не умер…

— Что делать надо?

— С одного рывка копье достань.

— Придержите.

Я уселся на широкую, как стол, задницу рудокопа, раненный в ногу навалился на плечи. Саугрим еще попытался прохрипеть что-то.

Мышцы Хамыца стали рельефнее, страшно раздулись жилы на шее, он дернул, и копье, скрежетнув по панцирю, вылетело из раны. Громко заорал Саугрим, нас всех залило фонтаном крови. А Калман сыпал и сыпал горстями красный порошок в не желающую закрываться рану, из которой бил темнокрасный ключ. И пересилил-таки порошок. Шапка красной пены встала над спиной рудокопа и, на глазах густея, стала опадать.

— Жить будет теперь, — сообщил Калман. — Только спать будет долго.

Вы слышали грохот лавины? Если вам любопытно, но страшно, то отыщите подземного рудокопа и послушайте, как он храпит.

Я просто свалился набок, надеясь чуток полежать, а также на то, что новости в этот богатый событиями день закончились. Но Судьба показала мне хрен. Чей не знаю, своего-то у нее нет, но здоровенный.

Из высокой травы поднялась девчонка. Симпатичная такая. Рослая, стройная. С милым высокоскулым лицом, украшенным длинными зелеными глазами. Что ее портило, так это синяки под глазами, слипшиеся в колтун от крови волосы и неприятный прицеливающий взгляд. Колючий такой, которым она смотрела на нас поверх двух взведенных арбалетов.

— Шевельнетесь — убью, — просветило нас небесное создание. — Вы — мои пленники.

В плен никому не хотелось. Я заозирался, но двух мародерствующих Хушшар поблизости видно не было. Но только зря она вот так-то.

Раненный в ногу с колен бросился к ней и тут же получил стрелу в живот. А дальше пулять барышне не дали. Один из моих ножей торцом треснул ее в лоб, и почти одновременно по хорошенькой головке сухо шлепнуло копье, которое до сих пор держал в руках Хамыц. Взгляд деятельной особы поплыл, и она стала заваливаться. Второй арбалет нежно щелкнул, и стрела воткнулась в землю прямо передо мной.

Калман, пробормотав какое-то ругательство, перевернул своего вторично раненного соратника, рванул у него из живота стрелу и сыпанул из так и не выпущенной из рук баклаги красного порошка в рану.

Так что скоро храпели уже трое.

— Хамыц, надень на себя что-нибудь, и пойдем, осмотримся. Вдруг тут еще кто-нибудь такой же деятельный ползает. Ты за этими присмотри, — осадил я поднявшегося было Калмана. — И эту вот свяжи от греха подальше.

— Разве она жива?

Я подошел, подобрал нож, приложил руку к шее.

Под пальцами глуховато, но трепетал пульс.

— Да что с ней сделается.

— Это хорошо, — обрадовался Хушшар. — Молодая, злая. Замуж отдадим. От нее дети хорошие пойдут.

Селекционер, блин.

К вечеру наши раненые действительно очухались.

Чудеса, да и только. Была еще хорошая новость. Хушшар нашли Улеба и засыпали ему плечо своим лекарством. Теперь он спал.

Сил у меня не было абсолютно. Единственное, на что меня хватало — это сидеть и беседовать с Саугримом. А остальные казались совершенно двужильными. Собрали все оружие, доспехи, приманили разбежавшихся коней, сложили павших в две шеренги.

Пересчитали. Рогоглазых облили одеколоном, отпугивающим зверей. Своих сожгли. Как — не знаю. Леса тут нет. Топлива соответственно тоже. Легкий поворот браслета на руке, и вскоре на месте тела остается лишь круг выжженной земли. Браслеты, кстати, собрали.

— Их должны получить семьи. Пали они смертью героев. Больше, чем один к трем, врагов было. Помянем павших, — плеснул Калман из чаши вина в огонь. — О телах близких своих не тревожься, — обратился он к пленнице, сидящей в кругу с нами. Ей только ноги спутали, чтобы не убежала. — В полудне пути есть сельцо, скажем там, и их похоронят достойно.