Наталия Некрасова - Повесть о последнем кранки

— Господин мой. Я принимаю руку госпожи Эмрэн. Я никому не отдам ее. Но она не может стать женой слуги своего брата. Однако женой Кима из славного и богатого семейства Хельвернов она стать может. Потому прошу освободить меня от службы.

Я думал, что Эмрэг-кранки придушит его на месте или выдерет свою сестрицу. Похоже, в первое мгновение он так и хотел поступить. Но он совладал с собой. Однако это ему явно не нравилось. Еще бы — и так на него посматривали искоса из-за его свадьбы и насмешливого отношения к старым обычаям, а тут еще и сестрица.

— Я не освобожу тебя от службы, Ким из рода Хельвернов, покуда не совершится мой брак. Эмрэн поступила так, как позволяет ей закон и обычай. Но есть и право старшего в семье, и право этела. Я положу вам год, и пока он не минет, я не дам своего согласия. Я должен убедиться в том, что ты достоин моей сестры. И раньше, чем через год, мы не будем об этом говорить. Все.

Это не был отказ. Но и не согласие. А то, что этел стал называть его на "ты", означало лишь то, что парень еще на шаг приблизился к своему господину. И всем было ясно, что у Кима за несколько минут появилась куча врагов. Госпожа Тимарэт же улыбалась сквозь слезы.

Не скажу, что господин сильно переменился ко мне. Нет, его поведение почти не изменилось, разве что мы куда больше стали заниматься нашим копанием в рукописях и книгах — теперь он сам побуждал меня к этому, порой раздраженно и сурово. Но когда мы погружались в наши рассуждения, он заводился и заводил меня так, что иногда я, забываясь, начинал орать на него и называть его на "ты". Он не всегда это замечал. Как же он был красив, когда его что-нибудь захватывало! А об Эмрэн мы не говорили. Я всего лишь стал ее женихом, что не означало, что я стану ее мужем. Чтобы сравнять нас, господин посвятил меня в рыцари по обычаю Саллана — хлебом и кровью. Но я прекрасно понимал, что это — не по моим заслугам. Эмрэг-кранки сделал это ради чести сестры. Мы с Эмрэн держались в рамках этикета, чтобы никто не мог нас упрекнуть или обвинить в чем, либо что поставить нам в вину и тем объявить мой срок испытания недействительным. Это было мучительно, но в конце мы видели надежду. Боги, вспомнить только — мы даже поговорить права не имели! Мы же почти не знали друг друга! И все же — любили. Редкие случайные встречи наедине… Мне хочется назвать наши тогдашние чувства голодом… Но я чтил честь господина и его сестры. Я даже и думать не смел о близости с Эмрэн. А ведь все равно — думал. Но — не более того.

Вот еще один из моих разговоров с моим господином. Начали мы с ругани. Точнее, ругался мой господин. Видимо, наша с Эмрэн выходка, хотя с моей стороны и невольная, сидела у него в душе настоящей занозой.

— Ты хотя бы понимаешь, во что ты влип?

— Простите, господин, но я влип в любовь к вашей сестре и не вижу в этом ничего постыдного. Любовь чувство высокое, и, насколько я успел понять, вы очень цените ее.

— Да, но ты не кранки!

— Но и вы не на кранки женитесь, насколько я понимаю.

— Я — другое дело…

— Ну да, вы аймаэрну. А я тэйэрну.

— Да нет…

— Да не лгите вы самому себе, господин. Дело именно в этом. Вы боитесь того, что станут о вас и вашей семье говорить и думать. Но не забывайте — мы в Ильвейне, и закон для всех один.

— Мы в Дзайалане. Клятву давал только мой отец и этел Зуалер. Даже я не присягал королю. И упаси тебя твой Осеняющий сказать это кому-нибудь другому. Тогда я за твою жизнь не отвечаю. Твоя женитьба, к тому же, государственных интересов Ильвейна и Дзайалана не касается, так что ее законность будет рассматривать суд этелрину.

— Вот даже как! А ваш закон, кстати, позволяет Эмрэн выбирать по своей воле!

— Но это закон кранки!

— А там разве сказано о том, что избранник должен быть кранки?

Он замолчал — действительно, закон говорил просто об избраннике.

Я продолжал:

— Говорится только о том, что она имеет право выбирать себе мужчину, а кто скажет, что я не мужчина? И уж поверьте, я сумею защитить ее от всех ваших дурацких обычаев! Я увезу ее из Саллана, если здесь нам не будет житья.

Как я понимаю сейчас, все мои слова были вопиющей наглостью и будь здесь третий… Но мы были вдвоем. Эмрэг-кранки смотрел на меня с интересом и невесело усмехался.

— Есть еще право старшего и право этела. И пока ты у меня на службе, я вправе судить тебя, это не запрещают и ильвейнские законы. А когда ты станешь мужем моей сестры, я буду вправе судить тебя как старший в роду.

— Я стану мужем вашей сестры, но я человек, а не кранки. И судить меня будет не суд этелрину, а королевский суд, ежели, конечно, тут вообще есть хоть какое-то преступление.

— По мне так нет. Но я не один. И, смею тебя заверить, король не станет жертвовать Договором ради Кима Хельверна. Как мне ни прискорбно, все сейчас зависит от меня. Я только одно хочу вбить в твою тупую голову — повремени. Подожди моей свадьбы. Потом будет совет этелрину. А потом ваш праздник Амланн… тогда делай что хочешь.

— Но почему?

— Да потому! — взорвался он. — Я не обязан тебе объяснять все! Не обязан! Просто прими это и сделай как я прошу!

Я замолчал. Почему-то я понял, что он прав, хотя страшно хотелось узнать, в чем же тут дело. Но я чувствовал, что он сам расскажет, когда немного успокоится. Незачем было добавлять ему забот сейчас, когда он и так был не в себе. И мы вернулись к нашим ученым рассуждениям. А говорили мы о богах, которых не было у кранки. Теперь не было. О тех, что были у них когда-то.

— Мы помним их имена, но они не инетанские, — как-то раздраженно говорил мой господин. Впрочем, он почти всегда говорил так, будто все окружающее чем-то навлекло на себя его немилость. — Вот, кстати, еще вопрос. Мы называем себя инетани. А знаешь, что это означает? Люди. Даже вернее — рожденные. Но, по правде, все мы кранки, все, все… Ладно, сие не к месту. Анас и Рути не инетанские имена. Даже Инен. Мы говорим — Инен Рождающая. Самое смешное, что Инен означает родительница, хотя и в старинной форме. Есть ли смысл в словах "Инен Иннеране"? "Родительница Рождающая"? А что, скажи на милость, еще делать родительнице, как не рождать? Бред? Зачем пояснять смысл имени, если он и так понятен?

— Не знаю… разные народы мыслят по-разному. Даже два человека одной крови и то в мыслях не сходятся. Может, ваши предки считали, что так просто надо? Для красоты?

— Может, они и мыслили не так, как вы привыкли, но дураками их считать не стоит. К тому же мы почти не изменились за тысячи лет. Добродетель у нас такая — не меняться ни в коем случае, — хмыкнул он. — Простите, ежели невольно оскорбил вас, но я правда ничего не могу придумать. Но вы-то сами наверняка не в первый раз над этим бьетесь. У вас наверняка есть какой-нибудь ответ.