Мария Капшина - О верности крыс

— Но я полагаю, печать не найдут, — сказала Кейя. — Я также полагаю, что Ченга назовёт имя: не захочет тонуть в одиночку. Он скажет всё, пока есть надежда выплыть. Но с твоим словом действовать будет проще. И против Ченги, и дальше. Я могла бы добиться ареста и допросов и так, без однозначных улик. Мне бы поверили и выписали приказ. Но с иностранными подданными лучше действовать по закону. И лучше, если у обвинения в свидетелях не только безродные. Особенно — когда речь зайдёт о весьма высокопоставленном иностранном подданном. Тогда твои показания особенно пригодятся.

Ол Ройоме смотрел, улыбался, и лицо и глаза при этом оставались на редкость невыразительны.

— Ты так уверена, что мне есть, что показать.

— Незаметно выкрасть печать невозможно, — сказала Кейя, — и ты знаешь, кто это, но почему-то молчишь. А этот кто-то хорошо поработал, чтобы даже в случае провала всё указывало на ол Ройоме, и только. За кем, к тому же, известен чрезмерно творческий подход к трактовке прямых приказов. Так что покрывать заговорщиков тебе нет никакого смысла, разве только — если ты с ними заодно. Когда письма дойдут до ол Кайле, автор всё равно выяснится, и тогда тебя признают соучастником совершенно однозначно. И предателем. Нарушителем присяги, нашада.

Шек спросил с лёгкой ядовитостью в усмешке.

— Тебе-то что за дело? Если ты так уверена, что преступника всё равно поймаешь за руку.

— Вот в этом я вовсе не уверена, — улыбнулась Кейя. — Я, напротив, уверена, что Империи удобно будет признать виновным в измене Треноя Ченгу и на том расследование закрыть.

— И какая разница, что я скажу, в таком случае?

Кейя улыбнулась снова. Ол Ройоме был зол — на неё, на Империю, на Тедовереджа, — и это было хорошо.

— Если ты знаешь, как твоя печать могла попасть не в те руки, — расскажи мне, расскажи на суде. Всё, что может помочь против него. У меня есть и другие свидетельства, и есть гонец, и возможность арестовать Ченгу. О том, чтобы дело дошло до суда — при удаче, ещё и открытого суда, — я позабочусь.

— Хорошо, — сказал Эшекоци. Прокатил по столу яблоко, шорхнув бумагами; прокатил обратно. Сверлил яблоко глазами и крайне недобро хмурился. — Я помогу.

Кейя подняла голову, села поудобней, и снова наткнулась на зеркало за спиной ол Ройоме. В комнатном полумраке и без того мутное стекло отражало лицо ещё неопределённей, не различить, мужское или женское.

— Вот и отлично, — кивнула Кейя.

Сойвено о-Каехо

2292 год, 19 день 5 луны Ппн

Сойге

— Птиц, как-то нехорошо, — сказал Вен, переминаясь в траве. — Что это мы полезем в чужой дом?

— Да брось, — отмахнулась она. — Мы только глянем, дома ли хозяин.

Вен был вовсе не уверен, что хочет застать хозяина дома. Хотя дело было не в том, ему не хотелось заходить внутрь, просто не хотелось, необъяснимо и нелогично, и слова про чужой дом были не более чем удобным объяснением. Вен не мог отделаться от ощущения, что дом за ним следит. Быстрый смотрел на дом неодобрительно, держался чуть позади и на удивление тихо.

Вот Птица явно ничего странного не чуяла. Звонко взбежала босыми ногами по старым ступеням, помахивая ботинками в левой руке. Постучалась. Никто не ответил, и она потянула дверь.

Дверь на ременных петлях отворилась легко и без скрипа. Вен подошёл. В доме было темно и пустовато, и пахло сухим деревом, воском и чем-то ещё, похоже на воск и притом острее, более пряно. В дальнем углу под самой крышей светлым треугольником выделялось окно, затянутое пузырём, и через него в комнату протекал мутноватый свет, неровной лужицей разливаясь по дощатому полу. С потолочной балки над головой свисал пучок остро пахнущей свежесорванной травы. Птица подняла руку, не достала и подпрыгнула, чтобы мазнуть пальцами. Сразу же потянула палец в рот: порезала о край травинки.

— Пойдём, Птиц, нет его здесь.

Вену было неуютно до крайности, хотя он не смог бы объяснить, в чём именно дело. Просто ощущалось неправильным — стоять в этом пустом доме… тем более — трогать что-то. Да ещё Птица вела себя так, будто ей ещё и десяти нет. Вену иногда казалось, что она и не собирается меняться вовсе, ни к двадцати годам, ни к тридцати.

От стен, и особенно из угла за печью веяло чем-то странным. Не то чтобы злым, но и не добрым тоже, как будто сквозняком, только не по коже, а прямо по кости. Вен мельком оглянулся на Быстрого — пёс остановился в дверях и смотрел внутрь не то чтобы враждебно, но подозрительно. Вен передёрнул плечами.

— Давай снаружи подождём, Птиц. Сюда нельзя без спросу, ты разве не чувствуешь?

Птица обернулась на него, подняла брови в преувеличенном удивлении. Вен крепко взял её за локоть и вывел на улицу — Птица от неожиданности не сопротивлялась.

Это было ещё прошлым летом, и Таввета они тогда не дождались, хотя просидели перед домом часа три, на короткой клочкастой траве, под тёплой от солнца стеной. Вен травил байки. Выяснилось, что Тидзо о Таввете не слышала — неожиданно, хотя и закономерно, если подумать. Говорить о нём считалось дурной приметой — точнее, народная мудрость грозила, что язык отсохнет, если станешь трепать, кому не надо. И даже приводила примеры нарушителей: дурачка из соседнего села и помершую в прошлом году мельницкую бабку. Кому именно не надо говорить, народная мудрость умалчивала; с полной уверенностью туда входили все посторонние… Но по большому счёту, о Таввете старались не говорить вообще — да и чего о нём говорить? Свои и так знают, что есть такой, а чужим это без надобности. Тем более, что обычно живёт он себе на том склоне за Горб-горой, выше по течению, и носа оттуда не кажет. А если у тебя к нему дело — так к нему и иди, чего тут говорить. Ходили к нему — с болезнями, с вопросами, иногда просили дать имя: не маэто, понятно, маэто от служителя Тиарсе получают и носят зашитым на шее, — но и хорошее эттей, чтоб не снашивалось и защищало каждый день, не всякий может сам найти. Ходили, словом, как к знахарю, или колдуну, или старейшине. И ходили не первое уже поколение и даже не третье.

— Ну так маги могут долго жить, — сказала Тидзо, когда пауза затянулась.

— Многие так и думают, — кивнул Вен. Почесал пёсий загривок, недвусмысленно подставленный под руку. — Но по-моему, столько даже маги жить не могут.

— Столько — это сколько? — Тидзо перевернулась на бок, потом села, вся спина в травяном мусоре. — Он тебе снился, что ли?

Вен покачал головой.

— Не снился, вроде. И я не знаю, сколько ему лет, просто… ну, не знаю. Кажется мне, что всё не так просто.

— А мне кажется, ты с Аткой переобщался. Это она любит байки собирать, про две тени, про кровь ветра, про водяные колокольчики…

Атка к Таввету ходила часто — как раз за байками. Она умела слушать, а Таввет любил рассказывать, как обнаружил чуть позже Вен, когда всё-таки застал его дома, с пол-луны спустя. Как раз с Аткой и ходил. Вен тоже умел слушать, только расспрашивал не про водяные колокольчики, а про людей, которые здесь жили раньше, как они жили, с кем воевали, как умирали. Таввет знал поразительно много, и в окрестностях Кааго и Ревеня знал чуть ли не каждый куст — и что росло на месте этого куста раньше. Это было не хуже замковой библиотеки, даже лучше, потому что можно было задать вопрос — и получить ответ, не вспоминая, у какого автора можно поискать упоминания, и не перелистывая сотни лишних страниц потом, когда вспомнишь.