Мария Капшина - О верности крыс

Первое время Вен проверял его: задавал вопросы, ответы на которые знал, специально выискивал такие имена и даты, которых никто уже не помнил. Таввет отвечал и, кажется, про себя посмеивался, и улыбался под жёлтоватыми, завешивающими рот усами. Потом Вен проверял — по снам. Снам он доверял давно и прочно, и рассказы Таввета с ними не расходились. Сам же он сначала разницы между книжными и сонными проверками не видел, и вряд ли речь вообще зашла бы о снах, если бы не один случай.

Накануне Вену приснилась песня. То есть, снилось ему разное, хотя и несколько монотонно. По преимуществу, снились ему мягкие холмы вдоль реки, и он по этим холмам неспешно ехал, останавливаясь для того, чтоб то вдумчиво поохотиться полдня, то в реке окунуться, то накоптить впрок подстреленного мяса. Он знал во сне, что едет так уже не первые сутки, и не вторые, и не третьи, а холмы всё тянулись и тянулись мягкими волнами, изредка вспениваясь белой щебёнкой на гребнях, и времени не было, было только бесконечное сейчас. В тот день, что Вену снился, он пел по дороге какую-то песню, однообразную и бесконечную, как эти холмы. Кажется, там были и слова, но слов Вен не помнил наутро, а мелодия прицепилась, и он напевал её под нос, помогая Таввету потрошить свеженаловленую как раз для копчения рыбу. Точнее, сперва потрошил один только он, пока Таввет ходил проверять ещё и дальние тони.

Вен сидел на тёплых деревянных ступеньках с корзиной в обнимку, доставал оттуда рыбину — толстую, холодную, пахнущую рекой, — чистил, взрезал рыбий живот и кидал потроха поочерёдно своему Быстрому и тавветовскому коту. Быстрый сидел рядом и норовил ткнуться мордой в руку, мешая работать. Кот до такой фамильярности не опускался. Кот был грязно-оранжевый в бурых подпалинах, огромный, с обгрызенными ушами и непоколебимым презрением к миру. Опускаться до просьб он никогда бы не стал, так что лежал у ступенек с видом ленивым и независимым, и к падающей перед носом еде относился со сдержанной благосклонностью. Такое поведение еды прекрасно вписывалось в эгоцентрическую кошачью картину мира.

Ровный летний жар, запах зелени, ощутимый даже сквозь рыбный, размеренная работа, занимающая только руки, а не голову… Напевать без слов Вен начал уже на третьей рыбине, и к приходу Таввета вспомнил уже все переливы мелодии, хотя по-прежнему не помнил слов. Мелодия затягивала, и Вен ушёл куда-то за ней следом, и ничуть не удивился, когда кто-то рядом подхватил ту же мелодию, но со словами. От этого в голове прояснилось, и слова вспомнились разом, и бесконечная низка куплетов, и правила, по которым полагалось нанизывать новые. Вен продолжил петь — уже словами, и только строчки через три сообразил, что поёт на языке, которым вот уже лет пятьсот не говорят нигде, кроме как в его снах, а рядом стоит Таввет, молчит и смотрит крайне внимательно. От неожиданности Вен запнулся и невразумительно ляпнул:

— Я думал, нет такой песни…

Таввет неопределённо буркнул нелестное о Веновых умственных способностях.

— Ты её где выучил?

Вен помолчал, прикидывая, что можно правдоподобного ответить, вздохнул и решил рассказывать правду.

— От рыбы не отвлекайся, — напомнил Таввет, ставя рядом с первой корзиной вторую, сел на ступеньку, достал свой нож и взял следующую рыбину.

Рассказу он не удивился ничуть, расспрашивал, как часто сны приходят, есть ли какой-то порядок или нет, огорошил Вена вопросом, не пробовал ли он решать заранее, что увидеть во сне…

Вен остановился на половине движения, поднял голову поморгать на старика.

— Разве это возможно?

— Откуда мне знать? Я про такие сны не слышал. Попробуй.

Вен пробовал, не раз и не два. Пробовал по односложным подсказкам Таввета сосредотачиваться на одной мысли, прогоняя из головы все остальные. Думать о чём-то несложно; не думать ни о чём — при первых попытках кажется задачей невыполнимой. Особенно, когда нужно не думать и не чувствовать, а тебя только что что-то взбудоражило.

Пробовал останавливаться на грани между сном и явью, не спугнув при этом начинающегося сна и не засыпая полностью. Это иногда получалось, но очень ненадолго, и образы приходили рваные, несвязными обрывками

Вен и раньше записывал некоторые сны: если сон был похож на такой, из прошлого, и если в нём были имена, названия, события, которое стоило проверить по хроникам. Таввет сказал записывать все: так больше шансов ни одного не забыть. Вспоминать сны утром оказалось совсем несложно, утром они были ещё свежи, не ушли обратно в темноту, и давались в руки почти без сопротивления. Вен, к своему удивлению, понял, что раньше многое упускал из виду: многие сны уже не вспомнились бы в середине дня, если не вспомнить их сразу, как проснёшься.

Некоторые сны с помощью Таввета проще было привязать к определённому времени. С другими он помочь не мог, что лишний раз подтверждало в глазах Вена, что историю старик знает не благодаря магии или всеведению, а потому что жил тогда, и видел это — а что-то не видел, и даже не слышал об этом, или слышал неверно из десятых рук. Таввет, впрочем, о магии не говорил вовсе, и не делал ничего, что нельзя было бы объяснить без мистики, но Вен кожей чуял что-то в его присутствии, в его доме, в его дворе — хотя ни за какие блага мира не смог бы сказать, что именно чует и почему.

Таввет уверял, что о классической магии знает не больше Вена.

Отец на вопрос о Таввете ответил, что, сколько себя помнит, Таввет жил на своём холме и выглядел лет на шестьдесят. Когда Вен спросил отца, что он об этом думает, тот пожал плечами, ответил, что он об этом не думает, и рассказал сразу три байки. Согласно одной, Таввет был необычайно сильным магом и потому мог бесконечно поддерживать свою жизнь. Согласно другой, он когда-то заключил с демоном договор, чтобы получить бессмертие — детали договора варьировались от рассказчика к рассказчику. А согласно третьей был сам из младших Вечных, духом этого своего холма, что объясняло, почему он никогда не уходит от холма далеко.

Спросить Таввета напрямую Вен стеснялся.

Мише ол Кайле Тедовередж

2292, 15 день 5 луны Ппд

Раад

Комната была уступами, на верхней ступени — две ванны с ароматной горячей водой, на нижней — один бассейн побольше, с холодной. По другую сторону бассейна — ещё один уступ вверх, а на нём массажные лежанки. Одна из дверей вела отсюда в небольшую комнатку, где полагалось мыться, а другая — в чайную, с пышным ковром, низкими диванчиками и расписным шёлком на стенах.

Сначала помыться, потом лежать в горячей воде и вдыхать поднимающийся от воды терпкий и пряный пар. Потом, когда жар становится чрезмерным, нырнуть в бассейн внизу, быстро проплыть несколько раз туда-обратно, чувствуя, как тело разгорается внутренним жаром от внешнего холода. Выбраться из бассейна, отдышаться, выпить воды, развалиться на массажной лежанке и не думать ни о чём, пока спину и плечи разминают в тепло, тяжесть и леность, так что не хочется даже шевельнуть рукой, чтоб убрать упавшую на глаз прядь волос. После — ополоснуться ещё раз, травяным настоем, одеться и перейти в чайную.