Мария Капшина - О верности крыс

— Чего ты там торчишь? — сказал он вполголоса. Вен вздрогнул и только потом понял, что обращались не к нему. Возле пышного куста боярышника на краю обрыва темнела против света ещё одна фигура. Вен оказался рядом и заглянул в лицо.

— Джая! — сердито окликнул мужчина, всё так же вполголоса.

Джая не обернулась. У неё был шелушащийся от солнечных ожогов нос и короткие светлые волосы. Она сидела на одном колене, глядя вперёд и куда-то вверх. В глазах стыла такая ненависть, что Вен немного напрягся, оборачиваясь проследить взгляд. Там, над ковыльным полем, над излучиной реки, над дорогой вдоль реки к мосту и к посёлку за мостом, неподвижно раскинув четыре коротких крыла — в два яруса — скользила в небе огромная неуклюжая птица, приглушённо рыча. Птица уронила что-то вроде вытянутого яйца, яйцо упало у края моста и разлетелось осколками скорлупы в разные стороны, с грохотом и брызгами пламени. Следом упало второе.

Мужчина позади выругался.

— Что? — спросил он.

— Мост, — сквозь зубы сказала Джая. — И пошёл на второй заход. От Кейба ещё летят.

— Уйди ты от края, Вечных ради. Ещё заметят.

Джая встала и пошла вверх по оврагу, подняла брошенную на землю куртку и сумку.

— Пойдём, Сарше. Они не придут, слишком опасно.

— А пулемёт?

Джая с сомнением глянула в заросли морковника. Качнула головой.

— Да нет. Куда теперь с ним.

Мужчина встал, снял с ветки матово-чёрную палку с деревянным прикладом, пояс с двумя плотными кожаными карманами. Посмотрел на Джаю, она стояла, опершись о гладкий серый ствол старого бука. Выглядела она очень усталой и какой-то потерянной.

— Эх ты, — сказал мужчина. — Была бы сейчас за океаном, налаживала там конвейерное производство, деньгу зашибала. Герцогиня чумазая.

Джая подняла голову и усмехнулась.

— На себя посмотри! Когда ты брился последний раз?

Он рассмеялся, почесав щетину.

— Мне-то можно. Я-то не герцогиня.

Джая рассмеялась тоже, весело и легко.

— Да уж. Небритая герцогиня — это было бы…

Позади грохнуло, протяжно, рокоча, медленно затихая. Смех обрезало. Сарше нагнулся за сумкой, резко выпрямился и пошёл вверх, в паре шагов от Джаи. Вен направился следом за ними — и проснулся.

Точнее — моргнул и потерял равновесие, осев на рыхлый, начавший подтаивать снег. А потом уже начал приходить в себя: сон — или что там оно было — уходил неохотно, лип к рукам и спутывал ноги, как вязкая дорожная грязь. Вен как сел, так и сидел ещё некоторое время, моргал и щурился против солнца, пытаясь сообразить, когда успела перемениться погода, почему так похолодало, и куда исчез запах морковника. И даже рассеявшись, сон оставил за собой неприятное чувство: какое-то беспокойство, ожидание чего-то неприятного…

Очухавшись, Вен помотал головой, встал, отряхнулся и пошёл к Таввету.

Таввет, выслушав, с идеями не спешил. Размеренно плёл очередную корзину и так же размеренно спрашивал — может, это обычный сон был, безо всякой потусторонней мути?

— Да не спал я! — возмутился Вен. — Я на Горб поднимался, по северной балке, говорю же…

Таввет отмахнулся — да, говорил уже.

— Место точно то же было? Может, похоже просто, а на деле вообще где-то на краю света?

Вен насупился и такую возможность отмёл.

— Они Кейб упоминали. Да и что я — эту балку первый раз видел?

— Упоминали, значит… Они на арнеи говорили?

Вен кивнул, потом задумался, потом кивнул снова, но неуверенно.

— Похоже… Но не совсем. Слова незнакомые были, и вообще иначе всё. Сильно. Как будто диалект какой-то далёкий, или как будто давно это было, очень, лет восемьсот-тысячу прошло. Только тысячу лет назад здесь не так говорили.

— А скажи-ка, — начал Таввет, помолчав, — когда тебе эти сны только начали сниться, ты недавнее прошлое видел или как?

Вен честно задумался. Похоже, наоборот: первые сны, что он запомнил, относились ко времени совсем уж давнему, о чём он и сообщил.

— Думаешь, это ещё раньше? Так давно, что никто не помнит, и ни записей, ни легенд не осталось?

Таввет покачал головой.

— Это вряд ли. Раз люди были, говорить умели, то и легенды остались бы, тем более, о птицах таких.

Вен сник.

— И, значит, что? Может, — решился он, — я с ума схожу? Ну, это же не магия, откуда, у нас же никогда магов в роду не было…

— Может… — начал Таввет, пошарил по столу, приподнял корзину и посмотрел под ней, недовольно пробурчал что-то невнятное и отправил Вена за пучком лыка — снять с потолочной балки в дальнем углу. За те несколько мгновений, что на это потребовались, Вен от Тавветова молчания извёлся в конец.

— Может, — повторил Таввет, получив своё лыко, — этого ещё не было, а только будет. Лет этак через восемьсот.

— Это как? — опешил Вен.

— А мне откуда знать? Это твои сны, — флегматично сказал Таввет и полностью сосредоточился на важном деле оплётки корзинных ручек.

Ортар

2294 год, 8 день 3 луны Ппд

Эгзаан

Эгзаанские серебряные монеты, "дельфины", за последние годы заметно нарастили авторитет. Вероятно, в силу того, что нарастили вес — до старого, эталонного когда-то в 16 зёрен. Станно, с некоторых пор прочно занявший казначейское кресло, подал идею, а Ортар провёл её через совет. Прежде за порчу монеты полагалась смертная казнь с конфискацией всего имущества. Станно назначил наказанием солидный штраф золотом и первые пару раз лично следил, чтобы расследование не глохло на полпути, а штрафы чтобы выплачивались полностью и без проволочек. Прежде в порче монеты обвиняли трижды за два столетия. За последние три года осудили пятерых, и порча монеты приостановилась. Приостановилась и подделка: новые монеты с чётким мелким текстом по краю воспроизвести оказалось непросто. Потому ходили по свету новые монеты полновесные и из правильного серебра, и принимали их охотно во всех портах Науро и Внутреннего моря.

В том числе охотно принимали эгзаанские деньги мастера-корабелы. Их приглашали из Империи, Занги, Дазарана, без разбора национальности, веры или происхождения, был бы мастер умелый. Близ северных причалов выросла верфь, между зерновым рынком и дазаранским торговым подворьем с храмом в честь кого-то из их дазаранских святых. Через год верфь спустила на воду первый корабль, а через несколько лет уже принимала заказы у чужаков. Чужакам корабли обходились дорого, втрое против цены для местных, но заказчики всё равно шли. Они бы обращались в Рикола, где корабли делали не хуже, но в Рикола не делали кораблей на продажу, только для имперского северного флота. А мастерам там платили меньше, и те не сбегали только потому, что в Рикола верфи были государственными и взывали к патриотическому чувству и инстинкту самосохранения потенциальных перебежчиков. Да и эгзаанской верфи несладко бы пришлось, вздумай она сманивать мастеров с имперской службы или отменить скидки на госзаказы. Впрочем, верфи и с пятидесятипроцентными скидками хватало на красное вино в золотой посуде. И городу.