Эрик Эддисон - Червь Уроборос

— Увы, госпожа моя, — сказал он, — К нашему стыду я не могу этого отрицать.

— О, искорени все помыслы о стыде, — сказала она. — У них по два десятка бойцов на одного нашего; слава о нашей обороне будет жить в веках. Но это в основном из-за меня он все еще обрушивает на Кротеринг столь могучие и обильные удары, подобные льющемуся с небес дождю. И теперь ты должен повиноваться мне и исполнить мое распоряжение, иначе все мы погибнем, ибо даже эта башня, в которой мы находимся, не способна удержать его надолго.

— Божественная Леди, — промолвил Астар, — но прежде мы пройдем сквозь врата жестокой смерти. Я и наши люди будем защищать вас до самого конца.

— Сударь, — сказала она, возвышаясь перед ним подобно королеве, — Теперь я смогу защитить себя и все наши ценности Кротеринга лучше, чем это под силу вам, воинам, — и она кратко поведала ему, каков был ее замысел: сдать крепость Коринию под обещание отпустить с миром Астара, Равнора и всех ее людей.

— И отдать вас этому Коринию? — воскликнул Астар.

Но она ответила:

— Меч твой, вероятно, на некоторое время подрезал ему коготки. Я не боюсь его.

Поначалу Астар не хотел об этом и слышать, а старый управляющий просто взбесился. Но она была столь тверда в своем намерении и ясно дала им понять, что это была их единственная надежда спасти ее и Кротеринг, ибо в противном случае Витчи, разграбив крепость, через несколько дней взяли бы и башню:

— И тогда нам останется лишь горькое отчаяние, и вина за это будет лежать не на фортуне, а на нас самих, что не смогли фортуной воспользоваться.

И после этих слов они с тяжелым сердцем согласились исполнить ее волю.

Без лишних промедлений объявили они переговоры, и Мевриан говорила сама за себя из высокого окна, открывавшегося во двор, а за Кориния говорил Гро. В этих переговорах было достигнуто соглашение, что она сдаст башню, а находившиеся внутри воины будут с миром отпущены на все четыре стороны, и что ни в Кротеринге, ни в прилежащих землях не будет учинено ни ущерба, ни насилия, и что все это должно быть записано и скреплено печатями Кориния, Гро и Лакса, и ворота для Витчей будут открыты, а все ключи переданы им в течение получаса после вручения запечатанного договора в руки Мевриан.

Все так и было исполнено, и башня Кротеринга была сдана лорду Коринию. Астар, Равнор и их люди хотели остаться вместе с Мевриан в качестве пленников, но Кориний не допустил этого, поклявшись страшными клятвами, что прикажет тотчас умертвить любого из них, кого через час застанут на расстоянии менее трех миль от Кротеринга. И по настоянию Мевриан они уехали.

Тем же вечером Кориний приказал готовить пиршество в Лунных Покоях примерно для четырех десятков его главнейших людей. Мероприятие это было пышное и величественное, и, полагая, будто теперь ему удастся утолить свою страсть к леди Мевриан, он через одного из своих дворян передал ей приглашение на пир. Она же наказала учтиво ответить ему, что все в замке было в его распоряжении, но сама она очень устала и более всего желает покоя и отдыха этой ночью, на что он громко расхохотался и сказал:

— Совершенно неуместное желание, которое, к тому же, отдает притворством, ибо ей хорошо известно, чего этой ночью желаю я. Передайте ей направляться к нам тотчас же, или я сам ее приведу.

В ответ на это послание она вскоре явилась сама, вся облаченная в траурный черный цвет, в платье и тесном корсаже из легкого черного шелка и тафты и с ожерельем из тускло сверкающих сапфиров на шее. Голову она держала весьма горделиво. Обрамленное завитой и заплетенной массой ее полночно-черных волос, лицо ее выглядело очень бледным, но невозмутимым и бесстрашным.

При ее появлении все поднялись, чтобы поприветствовать ее, а Кориний промолвил:

— Госпожа, быстро же ты передумала, хотя поначалу утверждала, что никогда не отдашь мне Кротеринг.

— Так быстро, как могла, господин мой, — сказала она, — ибо поняла я, что ошибалась.

С минуту он хранил молчание, сальным и сластолюбивым взором осматривая ее прекрасную фигуру. Затем он сказал:

— Ты хотела уберечь своих друзей?

Она ответила:

— Да.

— На твоем собственном положении, — сказал Кориний, — это не сказалось ни на йоту. Да будут мне свидетелями всеведущие Боги, от которых ничего не скрыть, я желаю тебе лишь добра.

— Господин мой, — сказала она, — Радостно слышать мне эти обнадеживающие слова. И знай, что добро для меня — моя свобода, а не условия, поставленные мне кем бы то ни было.

На что он, уже изрядно захмелев, отвечал со всем дружелюбием, какое только мог изобразить на лице:

— В этом я не сомневаюсь, но нынче вечером, госпожа моя, тебе лучше принять эти условия, ту высочайшую честь, доселе невиданную, что я окажу тебе: быть королевой Демонланда.

Она поблагодарила его со всей возможной учтивостью, но сказала, что предпочтет отказаться от этого, несомненно, высокого титула.

— Почему? — спросил он. — Это, что, слишком мало для тебя? Или, что более вероятно, ты насмехаешься надо мной?

Она промолвила:

— Господин мой, не подобает мне, наследнице многих поколений воинов, услаждать свои думы показным величием, которое покинуло меня. Но прошу тебя не забывать вот что: величие Демонов всегда было выше простой королевской власти, и, словно дневное око, взирало на королей свысока. И, говорю тебе, тот предлагаемый мне тобою титул королевы — лишь довесок, который ни к чему мне, сестре того, кто высек ту надпись над воротами, и в справедливости ее все вы убедились бы, будь он здесь, чтобы выйти вам навстречу.

Кориний сказал:

— Воистину, кое-кто в своем хвастовстве переплюнул весь мир, но я и прежде относился к ним, как к лакеям. Сапог мой познал в Карсё такие места, госпожа моя, упоминанием о которых я не стану терзать твое сердце, — но, заметив вспыхнувший в глазах Мевриан жгучий огонь презрительного гнева, продолжил: — Прошу прощения, несравненная госпожа, это было некстати. Я не хочу пачкать нашу новую дружбу воспоминаниями об… Эй, там! Кресло для королевы подле меня.

Но Мевриан заставила их поставить его у дальнего конца стола и села там, промолвив:

— Молю тебя, господин мой Кориний, возьми назад эти слова. Ты знаешь, как они мне не по душе.

Минуту он молча смотрел на нее, наклонившись через стол. Его губы приоткрылись, и меж ними часто и быстро вырывалось дыхание.

— Что ж, — сказал он, — сиди там, если тебе так больше нравится, госпожа моя, и доставляй мне удовольствие по частям. В прошлом году между нами лежал весь мир, в этом году — горы, вчера — стены Кротеринга, сейчас — лишь ширина стола, а еще до исхода ночи — не более, чем…