Джо Аберкромби - Герои

Северянин поймал его меч на свой, но у Горста всё ещё оставалась свободная рука, и он взвизгнул, с размаху глухо впечатывая кольчужный кулак в голые рёбра. Северянин, хрипя, извернулся боком. Горст нацелил новый хлёсткий удар в лицо, но тот одёрнулся прочь и навершие великого меча вылетело из ниоткуда, и Горст едва-едва вжал подбородок достаточно, чтобы металлическая болванка разминулась с его носом на конский волос. Он поднял взгляд, чтоб увидеть, как северянин взвился на него с высоко занесённым мечом, уже опускающимся вниз. Горст заставил подкашивающиеся ноги отскочить ещё раз, перехватил свой уже зазубренный клинок обеими руками и поймал длинное лезвие своим. Металл заскрипел, серая кромка вгрызлась в кальвесову сталь и, с немыслимой, невозможной остротой сточила с его клинка яркую, светлую стружку.

Сила столкновения откинула Горста назад, он заскользил, непомерно-огромный меч держался совсем рядом с его лицом, глаза съехались в точку на острой кромке в дождевых каплях. Обрёл опору — его пятки стукнулись о труп, и их качающееся противоборство застыло на месте. Он попытался пинком подсечь ногу северянина, но тот блокировал удар коленом, да привалился ближе, лишь сплетая их всё теснее. Они перхали и брызгали друг в друга слюной, крепко схваченные вместе. Клинки царапались и выли, когда они смещали равновесие в ту или иную сторону, перекручивали рукояти тем или иным способом, делали рывки тем или иным мускулом, оба в отчаянных поисках хоть малейшего, крохотного преимущества, и ни один не способен его найти.

Остановись, мгновение. Горст не знал об этом человеке ничего, даже не знал его имени. И всё равно мы связаны крепче влюблённых, ибо у нас один на двоих этот прозрачный и чистый, сияющий осколочек времени. Обращены лицом друг к другу. И к смерти, вечному третьему на нашей скромной пирушке. Зная, что всё может кончиться одной кровавой секундой. Победа и поражение, забвение и слава в совершенной, абсолютно равновесной пропорции.

Остановись, мгновение. И пускай он, не щадя сухожилий, рвётся положить ему конец — Горст желал бы продлить его на века. И превратимся мы в камни, ещё два Героя встанут в круг, застывшие в битве, и вокруг нас нарастёт трава. Памятник великолепию войны, доблести поединка — вечная схватка единоборцев на благородном поле…

— Ох, — сказал северянин. Давление ослабло. Клинки скользнули, расставаясь. Он отшатнулся назад под завесу дождя, моргнул сперва Горсту, потом снова — опустив взгляд, глуповато приоткрыв рот. Одной рукой он всё ещё держал великий меч, острие подволакивалось, пропахивая по земле борозду-канавку с водой. Он потянул другую руку, и мягко дотронулся до копья, торчащего из груди. По древку уже сбегала кровь.

— Такого я не ждал, — сказал он. А потом рухнул, как камень.

Горст стоял, мрачно опустив глаза. Казалось, прошло много времени, вот только скорее всего — один миг. И нет ответа, откуда пришло копьё . Это битва. Тут в них нет недостатка. Он выдавил паристый вздох. А, ладно. Пляшем дальше. Старик, что убил Челенгорма, барахтался в грязи на расстоянии всего лишь шага, да взмаха мечом.

Он сделал шаг, поднимая выщербленную сталь.

А потом его голова взорвалась белым светом.

Ручей видел всё, что случилось — среди напора тел, мотаясь под ударами и толчками со всех сторон. Его собственное тело совсем оцепенело от страха. Он видел, как Утроба повалился вниз, покатился в грязь. Видел, как Дрофд встал над ним — и его тоже зарубили. Видел, как Вирран принял бой с этим бешеным быком в облике союзного солдата, бой, что длился лишь несколько диких, неистовых мгновений, слишком быстрых, чтобы он уследил. Увидел, как Вирран падает.

Он вспомнил, как Утроба указал на него перед карлами Чёрного Доу. Указал на него, ставя в пример, как надо поступать. Впереди него с криком повалился воин, и пространство расчистилось. Делай, как надо — вот и всё. Стой за своего вождя. Не теряй головы. Как только союзный сделал шаг навстречу Утробе, Ручей сделал шаг навстречу союзному, с невидимой для того стороны.

Делай, как надо.

В последний миг он выкрутил запястье — и плоская поверхность ручьёва меча попала солдату в висок, повергая его с плюханьем в топкое месиво. И это было последним, что видел Ручей, перед тем как топот сапог, клубки копий, кривые оскалы лиц прихлынули снова.

Утроба проморгался, потряс головой, затем, когда рвота обожгла гортань, решил, что так делу не поможешь. Перекатился, стеная, как дьявол в аду.

Щит превратился в измочаленные ошмётки, дерево раскололось, окровавленный окоём погнулся, обхватывая пульсирующую болью руку. Он стянул щит. Выковырял кровь из глаза.

Бум, бум, бум — отдавалось под черепом, будто кто-то вбивал туда огромный гвоздь. Во всём ином — стояла странная тишь. Кажется, северяне согнали Союз с холма, а может наоборот, да только Утробе оказалось глубоко пофигу, как и что. Толкотня солдатских ног ушла прочь, превратив вершину в море крапленой кровью, выхлестанной дождём, сбитой сапогами почвы. Вповалку, как осенние листья, лежали мёртвые и раненые, и надо всем этим несли свою бесполезную стражу Герои.

— Тьфу, нахер. — Всего-то в шаге-другом отсюда разлёгся Дрофд, повернув к нему бледное лицо. Утроба попытался встать и снова чуть не сблевал. Взамен решил проползти, волоча себя через склизскую грязь. — Дрофд, ты как? Ты… — Другая сторона лица парнишки оказалась срублена напрочь. Утроба не смог бы определить, в каком месте чёрная жижа внутри переходит в чёрную жижу снаружи.

Он погладил Дрофда по груди.

— Тьфу. Нахер. — Он заметил Виррана. Тот лежал на спине, рядом Отец Мечей, полузасыпан землёй, рукоять возле правой руки. И ещё копьё, насквозь, окровавленное древко торчит прямо вверх.

— Тьфу, нахер, — повторил Утроба. Не зная, что ещё тут сказать.

Когда он подполз поближе, Вирран улыбнулся, зубы порозовели от крови.

— Утроба! Хей! Я бы встал, но… — Он приподнял голову, присматриваясь к черенку копья. — Мне пиздец. — Утроба навидался ран на целый век, и сходу понял, что здесь ничем не поможешь.

— Айе. — Утроба медленно откинулся, кладя на колени тяжёлые, как наковальни, ладони. — По-моему.

— Шоглиг несла херню. Старая проблядь вообще не вдуплялась, когда мне умирать. Знал бы я раньше — точно надел бы чутка побольше доспехов. — Вирран издал некий звук, что-то между смешком и кашлем, потом скорчился, закашлялся, снова засмеялся, снова скорчился. — Ебать, как болит-то. В смысле, этого-то и ждёшь, но, блядь… до чего ж больно. Кажись, ты всё-таки открыл моё предназначение, а, Утроба?

— Походу, так. — На взгляд Утробы, предназначеньице вышло так себе. Не то, которое любой с руками бы оторвал.