Джо Аберкромби - Герои

— Вот что значит заделаться старичьём. — Поток шагнул вперёд со своей собственной улыбкой и, заодно, со своей собственной хромотой.

— Так и знал, должна же в старости быть хорошая сторона. Коля Трясучку знаешь?

— По отзывам.

Трясучка показал зубы.

— По невъебенно прекрасным?

— Как прошёл здесь день с Долгоруким? — спросил Утроба.

— Кроваво, — был ответ Потока. — Привёл несколько молодых, они меня звали «вождь». Слишком молодых. Кроме одного, все вернулись в грязь.

— Жаль об этом слышать.

— Жаль и мне. Увы, такова война. Я бы, пожалуй, вернулся обратно в твою дюжину, если примешь. И заодно подумал — не взять ли с собой вон его. — Поток мотнул куда-то большим пальцем. В тени стоял здоровый парень, закутанный в грязный зелёный плащ. Он смотрел вниз, тёмные волосы нависли на лоб, так-что вглядевшись в темноту, Утроба приметил лишь блеск одного глаза. Тем не менее, на его поясе хороший меч, с золочёной рукоятью. Её-то блеск Утроба успел приметить быстро. — Он славный боец. Сегодня заслужил себе имя.

— Поздравляю, — сказал Утроба.

Парень не заговорил. Он не источал перегар пополам с бахвальством, как мог бы тот, кто сегодня завоевал имя. Как, если уж на то пошло, было с Утробой, когда он завоевал своё. Утробе это понравилось. На кой ему вспыльчивые — с норовом, макающим в дерьмо всех, кто рядом. Наподобие того, как его норов обмакнул в дерьмо его самого, годы тому назад.

— Ну так как? — спрашивал Поток. — У тебя есть для нас место?

— Место? Я не вспомню, чтоб в моей дюжине было хоть раз больше десятка, а сейчас нас только шесть.

— Шесть? Что с вами случилось?

Утроба поморщился.

— Примерно то же, что и с твоими. То, что обычно случается. Атрока убили на Героях, позавчера. Агрика днём позже. Этим утром умер Брак.

Вклинилась тишина.

— Брак умер?

— Во сне, — сказал Утроба. — От загнившей ноги.

— Брак вернулся в грязь. — Поток покачал головой. — Ну и ну. Не думал, что он вообще когда-нибудь умрёт.

— И я. Великий Уравнитель подстерегает всех нас, будь уверен. И он не принимает оправданий и не делает исключений.

— Никаких, — прошептал Трясучка.

— А до тех пор мы вас обоих уж точно заездим, если Долгорукий тебя отпустит.

Поток кивнул.

— Он сказал, что да.

— Тогда всё в порядке. Хотя тебе не помешает знать, что дюжиной теперь командует Чудесная.

— Она?

— Айе. Доу предложил мне вести его карлов.

— Ты — второй у Доу?

— Всего лишь до конца битвы.

Поток пшикнул.

— Что ж стряслось с «ни за что не высовывайся»?

— Не прислушался к своему же совету. Всё ещё хочешь к нам?

— А почему нет?

— Тогда рад принять тебя обратно. И твоего парнишку тоже, коли он скажет, что готов.

— О, да он готов, не так ли, малый?

Малый не издал ни звука.

— Как тебя зовут? — спросил Утроба.

— Ручей.

Поток ткнул его в руку.

— Красный Ручей. Давай-ка привыкай использовать целиком, угу?

Паренёк, подумалось Утробе, слегонца нездоров. Что, в общем, не удивляет, учитывая состояние города. Должно быть, он прошёл сквозь самый жар. Вступление в кровавое ремесло вышло что надо.

— А ты, стало быть, не говорун? Ну и ладно. У нас болтовни и так до отвала с Чудесной и Вирраном.

— Вирраном из Блая? — спросил парень.

— Точно. Он один из дюжины. Или, вернее, из полудюжины. Как считаешь, ему требуется большая речь? — спросил Утроба у Потока. — Помнишь, как при твоём приёме, — что нужно стоять за свою команду и своего вождя, и не дать себя убить, и правильно поступать, и всё такое?

Поток поглядел на паренька и покачал головой.

— Знаешь, мне кажется, сегодня жизнь крепко его обучила.

— Айе, — произнес Утроба. — Думается, и всех нас. Значит, милости просим в дюжину, Красный Ручей.

Парень лишь сморгнул.

Перед ней пролегал тот же путь, что и прошлой ночью. Та же самая тропа вьётся по продуваемому ветрами склону к сараю, где обустроил ставку её отец. Тот же самый вид на чернеющую равнину, полную игольчатых огней тысяч костров, факелов, ламп, что переливались в уголках её щиплющих глаз. Но сейчас всё воспринималось иначе. Пусть даже рядом, так близко, что можно дотронуться, ехал Хэл и, заполняя тишину, молол о чём ни попадя — она чувствовала себя одинокой.

— …хорошо, что Ищейка подтянулся вовремя, а то могла бы расколоться целая дивизия. И так мы потеряли северную часть Осрунга, но зато смогли выдавить дикарей обратно в лес. Полковник Бринт — настоящая скала. Без него у меня б ничего не вышло. Он хотел спросить тебя… хотел спросить о…

— Позже. — Этого вынести она бы не смогла. — Нужно поговорить с отцом.

— Не стоит ли сперва умыться? Сменить одежду? Хотя бы перевести дух на…

— Одежда подождёт, — отрезала она. — У меня послание от Чёрного Доу, неужто не понимаешь?

— Конечно. Сморозил глупость. Прости. — Он продолжал трещать, то по-отцовски строго, то слащаво и мягко, и она никак не могла решить, который тон сильней её бесит. Она чувствовала, что он злится, но не отваживается сказать об этом прямо. На неё, что попёрлась на север, хотя он хотел оставить её в тылу. На самого себя, что его не оказалось там, помочь когда пришли северяне. На обоих — за незнание, как помочь ей теперь. Возможно, он злится на то, что он злится — вместо того, чтобы радоваться её благополучному возвращению.

Они остановили коней, и он, навязав свою помощь, ссадил её на землю. Они встали в неловком молчании, на неловком расстоянии друг от друга. Он неловко положил руку ей на плечо, утешая её меньше чем никак. Она отчаянно желала ему найти нужные слова, что могли бы помочь ей хоть немного осмыслить произошедшее сегодня. Но в сегодняшнем не было никакого смысла, и любые слова жалки и бесполезны.

— Я люблю тебя, — под конец выдавил он, и мало слов показалось бы столь жалкими и бесполезными, как эти.

— И я тебя люблю. — Но всё, что она чувствовала — ползучий ужас. Ощущение страшной, громадной тяжести на задворках разума, там, куда она силой запретила себе заглядывать, но способной в любой миг обрушиться и растереть её в пыль. — Тебе пора спускаться обратно.

— Нет! Конечно нет. Я должен остаться с…

Она твёрдо коснулась ладонью его груди. Сама поразилась, насколько твёрдо.

— Теперь я в безопасности. — Она кивнула в сторону колючих огоньков ночной долины. — Им ты нужнее, чем мне.

Она отстранилась от него чуть ли не с облегчением. Его неспособность всё поправить больше не будет её доводить до исступления.

— Что ж, если ты точно…

— Точно.

Она смотрела, как он взобрался на коня, наскоро послал ей неуверенную, обеспокоенную улыбку и выехал в сгущающуюся тьму. Часть её хотела от него более упорной борьбы за право остаться. Часть же радовалась, глядя ему в спину.