Михаил Крюков - Еретическое путешествие к точке невозврата

Барон, неловко держа корзину, поднялся к покоям эльфийки. Поставив корзину на пол, он нерешительно постучал:

— Госпожа, можно к тебе?

— Можно, да, — удивлённо ответила та из-за двери, — что-нибудь произошло э-э-э… нежелательное? Почему ты так рано?

Вольфгер вошёл и взглянул на девушку. Алаэтэль отложила книгу, которую листала, лёжа в постели. В замке была небольшая библиотека, и эльфийка от скуки брала читать всё подряд. Барон взял томик и, с трудом разбирая причудливые буквы на обложке, прочитал: «Вольфрам фон Эшенбах. „Парцифаль“. Книга была старинной, рукописной, с цветными миниатюрами, виньетками и буквицами, настоящее произведение искусства. Но написана она была на незнакомом диалекте, который Вольфгер разбирал через два слова на третье.

— Ты понимаешь, что тут написано?

— Более-менее, — улыбнулась эльфийка, — заодно и выучаю, да? немецкий язык.

— Изучаю…

— Да, верно, изучаю… Немецкий язык — вообще очень трудный. И, потом, почему у вас разные книги пишут э-э-э… разными словами, разве такое может быть?

— В каждом курфюршестве говорят немного по-своему, а в горах в ходу такой немецкий, что я ни слова не понимаю. У нас нет единого языка.

— Спасибо, я этого не знала…

— А разве у вас не так?

— Нет, у нас, эльфов, не так. Мы говорим на едином языке, который понимают все. Он, конечно, меняется со временем, но очень-очень медленно, но ведь мы и живём э-э-э… длительно.

— Долго.

— Да, вот правильное слово: долго. Но всё-таки, скажи, что привело тебя ко мне? Раньше ты не приходил по утрам.

— Н-ну… Я вот решил позавтракать с тобой, — замялся Вольфгер, — подумал, чего тебе идти утром куда-то, пока все спят? Лучше мы поедим вдвоём, вот тут свежий хлеб, свинина, масло, вино…

— Хорошо, мы позавтракаем, — сказала Алаэтэль, отводя от лица прядь волос, — поставь пока корзину вон туда. Но мне кажется, ты есть чем-то взволнован. Нет?

— Да, ты права… Сегодня на рассвете я наблюдал за казнью тех троих, что захватили в замке, Штюбнера и его людей, вот я и решил… Я не мог один…

— Ах, во-от оно что… — протянула эльфийка, — теперь я есть понимаю, тебя привело ко мне вожделение.

— Что?!

— Вожделение, а ты разве не знал? Смерть и чувственность ходят рядом, зрелище смерти часто возбуждает желание обладать. У мужчины — женщиной, у женщины — мужчиной. И теперь я понимаю, почему ты не пошёл к своей девушке. Ты пожелал запретной близости.

Барон мучительно покраснел.

— Ты ведь и раньше смотрел на меня с вожделением, не так ли?

— Д-да, — выдавил Вольфгер.

— Я чувствовала твоё желание и удивлялась, почему ты не сказал мне о нём. Ведь тебе же было трудно.

— Ну… наверное, потому, что у нас не принято говорить девушкам такие вещи…

— Да? А почему? В зове тела нет ничего постыдного.

— Конечно, но… Условности сильны…

— Эльфы не подвержены влиянию людских условностей, и если ты не передумал…

Вольфгер, стараясь не смотреть на девушку, трясущимися руками стал сдирать с себя одежду.

Алаэтэль ждала его, заложив руки за голову.

Барон лежал, плавая в блаженном, сонном тумане. Эльфийка оказалась восхитительной любовницей. Сначала она вела себя холодно-сдержанно, но постепенно, уступая поспешным и пылким ласкам Вольфгера, стала отвечать ему, сначала еле заметно, а потом всё с большей силой и страстью. Их тела сплетались и расплетались, одеяло давно сползло на пол, Вольфгер с наслаждением погружал лицо в пышные ароматные волосы эльфийки, а она смеялась и сильными тонкими руками то прижимала его к себе, то отталкивала. Наконец, они в изнеможении рухнули на постель, жалобно заскрипевшую под их телами.

— А я и не знала, что вы, люди… такие…

— Какие? — с плохо скрытой ноткой самодовольства спросил Вольфгер.

— Ваша раса ещё совсем молода… Для вас обладание женщиной подобно схватке, я видела в твоих глазах животное… ой, нет, прости, я не то хотела сказать… зверя. Да, сильного, молодого зверя. Наши мужчины ведут себя совсем иначе…

— Как можно вести себя в постели иначе? Разве выбор настолько богат?

Алаэтэль улыбнулась и подсунула ладонь Вольфгеру под щёку, щекоча его изящными пальчиками.

— Эльфы живут долго, очень долго, по человеческому счёту они почти бессмертны. А за многие века ну… от многого устаёшь. Поэтому мы соединяемся только для того, чтобы зачать ребёнка, да и то когда предсказания благоприятны. Я, признаюсь, уже и забыла, что может быть иначе. Слова „любовь“, „страсть“, вожделение» у нас давно не в ходу…

— Скажи, Алаэтэль, а от нашей близости ты можешь зачать ребёнка?

— Нет, это есть невозможно и…

Объяснения эльфийки прервал стук в дверь, и, не дожидаясь разрешения, в комнату вошла Ута.

— Скажи, Ал, у тебя есть… — с разгону начала она и вдруг, увидев Вольфгера осеклась. Секунду она потрясённо молчала, затем развернулась на каблуках и выскочила из комнаты.

— Дьявольщина! — ругнулся Вольфгер, — ты что, не заперла дверь?

— В комнату вошёл ты, — напомнила Алаэтэль, — а я лежала в постели. Как я могла запереть дверь?

— Да, действительно… Ну надо же…

— Что-то случилось?

— То есть как «что-то»?! Ута же нас видела!

— Ну и что? — удивилась Алаэтэль, — что тут такого? Обычная близость. Эльфы не скрывают таких вещей…

— К сожалению, Ута — не эльфийка! И я не представляю, что теперь будет.

— Я вижу, ты расстроен, мне… мне досадливо это.

— Надо говорить «мне жаль», — по привычке поправил Вольфгер.

— Хорошо, мне жаль. Но я вижу, что ты полностью удовлетворил своё желание, — сказала Алаэтэль, причём Вольфгер уловил в её голосе лёгкую насмешку, — поэтому давай завтракать.

Девушка выскользнула из-под одеяла, совершенно обнажённая, и Вольфгер невольно залюбовался её идеальной, невозможной для смертной женщины, фигурой.

Но желания в его взгляде уже не было.

Барон ввалился в свою комнату и, не сняв сапог, рухнул лицом вниз на постель. На душе у него было скверно до тошноты, как будто Вольфгер наглотался червей. Ута, которую за месяцы путешествия он уже воспринимал как свою собственность, иногда капризную, иногда надоедливую, со своими женскими причудами, беспричинной переменой настроения, болтливостью, вдруг оказалась невероятно важной и нужной, и её потеря стала бы настоящей катастрофой. Вольфгер понял, что он за годы одинокой жизни просто отвык от постоянного общения с молодыми женщинами, и во многом причинами капризов Уты был он сам. С мужским эгоизмом он жил, как привык, не думая о человеке, который постоянно находится рядом и терпит его только из любви. А теперь он предал эту любовь.

Вольфгер не забыл их ночной разговор в Дрездене, когда Ута сказала ему, что предвидит такое развитие событий, но одно дело сказать, а другое — увидеть. Барон понятия не имел, что ему делать. Идти к Уте с какими-то глупыми и беспомощными объяснениями было невыносимо стыдно, а не идти тоже было нельзя, это означало окончательный разрыв.