Михаил Крюков - Еретическое путешествие к точке невозврата

До Вартбурга оказалось гораздо дальше, чем думал Вольфгер. Когда они под удивлёнными взглядами стражников въехали в ворота, барон уже не чувствовал своего тела.

Кадка горячей воды, в которой Ута продержала его битый час, растирания и травяные настои не помогли. К вечеру Вольфгер уже метался в жесточайшей лихорадке, и оставался между жизнью и смертью две седмицы.

27 декабря 1524 г.

Вольфгер лежал на камнях замкового двора и смотрел в тусклое, зимнее небо, с которого сеял редкий снежок. Он пытался поймать растрескавшимися губами снежинки, и иногда это ему удавалось, но снежинки были горячими, солёными и не утоляли жажды. И камни под лопатками Вольфгера тоже были горячими, мокрыми и скользкими, как в мыльне. Барон, срывая ногти, пытался удержаться, но каждый раз срывался и тошнотворно плавно скользил, скользил, скользил… под ноги палачу, который уже ждал его, держа в руках заострённый кол. А когда Вольфгер, заходясь от ужаса, подкатывался ему под ноги, палач с размаху вгонял ему кол в грудь, выбивая воздух из лёгких. Барон хрипел, захлёбывался кровью, дёргался, пытаясь протолкнуть в лёгкие хоть немного обжигающе горячего воздуха, но палач, налегая всем телом, ввинчивал кол ему в грудь, и Вольфгер проваливался в липкий туман беспамятства, чтобы опять очнуться на камнях замкового двора.

Самым мучительным было бесконечное ожидание и монотонное повторение одного и того же кошмара. Воспалённое, измученное сознание молило об избавлении, о смерти, которая казалась недосягаемым покоем, освобождением от мук, вечной прохладной тишиной. Вольфгер мечтал о смерти, но смерть не приходила, потому что нечто тёплое, пахнущее мятой и липовым цветом, исполненное любви и воли держало его на самом краю мрака.

Чистенький, благообразный и аккуратный Людвиг в очередной раз вогнал кол в грудь Вольфгеру. Он в очередной раз приготовился к муке, надеясь на смерть, и вдруг палач наклонился к нему, ласково улыбнулся и сказал почему-то женским голосом: «Всем известно, что палачи — отменные костоправы, и сейчас тебе станет легче, мой любимый…»

И правда, каким-то чудом кол из рук палача исчез, живительный воздух хлынул в лёгкие. Он был ароматным и прохладным, он пах свежим полотняным бельём, лавандой, свечным воском и ещё чем-то невыразимо приятным. Вольфгер с наслаждением вдохнул этот воздух, закашлялся, лёгкие резануло новой болью, от которой он непроизвольно открыл глаза.

Мутное, расплывчатое пятно, возникшее перед глазами, постепенно обрело образ женщины, которую Вольфгер когда-то знал, но сейчас не мог вспомнить её имя. Женщина держала в руках свёрнутый в несколько раз кусок полотна, который она отжимала над тазиком.

Почувствовав взгляд Вольфгера, она ахнула, выронила полотно, прижала ладони к щёкам и вскрикнула:

— Карл, Карл, скорее, он пришёл в себя! Боги, вы вняли моим молитвам! Наконец-то… — и она заплакала. Вольфгер не понял, почему. Он был занят важнейшим делом: осматривал окружающую его крохотную часть мира и привыкал видеть, слышать и чувствовать. Это было очень трудно.

Потом над ним склонился ещё один человек, громадный, тоже смутно знакомый, и, изо всех сил стараясь говорить тихо, произнёс:

— Ваша милость, это я, Карл, вы узнаёте меня?

Вольфгер хотел ответить, что не узнаёт, пусть этот большой и страшный человек уйдёт и позовёт красивую и ласковую женщину, которая была рядом с ним раньше, но из горла у него вырвалось слабое сипение.

Карл исчез, его место заняла уже знакомая женщина. Она приподняла голову барона и стала ловко и осторожно поить его чем-то тёплым и невыразимо вкусным, пахнущим вином, мёдом и липовым цветом.

Вольфгер пил, вспоминая, как надо глотать, чтобы не захлёбываться. Он боялся, что женщина заберёт лекарство, но она, казалось, чувствовала его жажду и держала кубок, пока он не напился. Барон обессиленно уронил голову на подушку, ещё минуту смотрел на свою сиделку, потом вдруг вспомнил, что умеет улыбаться, растянул губы в болезненной гримасе и, утомлённый этой попыткой, провалился в беспамятство. Но это уже не был душный кошмар умирающего, это был обычный сон, содержание которого барон не смог вспомнить, проснувшись на рассвете следующего дня.

Началось его выздоровление.

Известие о том, что Вольфгер фон Экк пошёл на поправку, очень обрадовало обитателей замка Вартбург, Уте пришлось установить строгую очерёдность посещений, потому что Вольфгер от разговоров быстро уставал, и у него начинался лающий кашель. Кроме Уты у постели барона дежурили Алаэтэль и отец Иона, полностью оправившийся от раны. Бестолкового и шумного гнома до дежурств не допускали.

Берлепш заявил, что залог скорейшего выздоровления — полноценное питание, и под этим предлогом целыми днями пропадал на охоте, впрочем, в замке ему всё равно делать было нечего.

Рупрехт неожиданно оказался отменным поваром, и варил из болотной дичи наваристые бульоны, заправленные никому не известными травами, которые он возил в своём бездонном мешке. Постепенно в бульоны он стал добавлять кусочки мяса, и Ута терпеливо кормила Вольфгера с ложечки горячим, ароматным варевом. Потом в дело пошли свежий хлеб, овечий сыр, разбавленное красное вино и местное густое пиво.

Вскоре Вольфгер уже мог сидеть в кровати, а потом и бродить по комнате.

Когда Рупрехт заметил, что барон с трудом ходит, пошатываясь от слабости, он дёрнул себя за бороду, глубокомысленно пробурчал: «Угу!» и на два дня заперся в приведённой в порядок лаборатории, после чего торжественно преподнёс Вольфгеру лёгкую и необыкновенно прочную трость с костяной рукояткой, покрытой затейливой резьбой. В рукояти скрывался длинный стилет странной синеватой стали. Чтобы превратить безобидную с виду вещь в грозное оружие, нужно было особым образом нажать на два незаметных выступа. Вольфгер был в восторге от трости и не расставался с ней. Польщённый Рупрехт пообещал весной выковать Вольфгеру полный доспех тяжёлой панцирной пехоты гномов, который не пробьёт даже аркебузная пуля.

Приходил Лютер, принёс в подарок свой перевод Евангелия, и отец Иона в часы своего дежурства, уютно устроившись в кресле, негромким баском читал вслух. Барон в блаженной истоме выздоровления слушал, иногда проваливаясь в лёгкую, как кисея, дрёму, и древняя книга открывалась для него в новом, непривычном свете. Мёртвая, чужая латынь, выхолаживала смысл Библии, а теперь, когда она зазвучала на родном языке, её притчи обрели плоть и кровь, наполнились смыслом, и величественная драма жертвы Христа взволновала Вольфгера, как будто он узнал о ней впервые.

Иногда барон начинал спорить с отцом Ионой о прочитанном, но монах, щадя пока ещё хрупкое здоровье Вольфгера, уклонялся от дискуссии. Барон начинал сердиться, и тогда отец Иона бережно закрывал книгу и грозил уйти, если тот не успокоится. Дело заканчивалось кубком кислого местного вина, которое монах пил неразбавленным, а Вольфгер, кривясь и морщась, пополам с отваром, приготовленным Утой.