Аркадий Застырец - Кровь и свет Галагара

— Ради Су Ана, где же мы теперь?

— Точно сказать не могу, дорогой царевич. Но полагаю, что в ловушке, — ответил Кин Лакк.

— А дерево?

— Исчезло. В один лум. И в тот же лум выросли эти темные стены без единого окна или бойницы, этот высокий свод, а под вами легли эти белесые гладкие плиты. Короче говоря, вы очутились в галерее, конца которой не видно.

— Ох, я несчастный! Сколько ни учусь, все не могу научиться! — сокрушенно проговорил царевич. — Первое пришедшее на ум решение посчитал великомудрой догадкой.

— Не обижайся, царевич, — беззлобно проворчал Кин Лакк, — но не худо бы тебе, наконец и в первую очередь, поучиться не корить себя попусту и быстро исправлять ошибки, без коих, верно, не обходится и наимудрейший дварт.

— Ты прав, мой верный товарищ, я запомню эти твои слова, как и все остальное. А теперь поторопись — ведь из-за моей оплошности Нодаль может погибнуть. Разберись поскорее, что представляет собой эта галерея и нельзя ли как-нибудь выбраться из нее. А я тем временем попытаюсь помочь Трацару.

Немного погодя Кин Лакк, а вернее голос Кин Лакка вернулся и сообщил:

— Крепкая западня. Сработана на высочайшем двартовском уровне. Пустое каменное кольцо без единой щели на высоте в полтора уктаса над уровнем моря. А держится как сужичье гнездо на том самом проклятом дереве.

— Как же выбраться отсюда? — спокойно спросил царевич. — Что ты теперь посоветуешь?

— Что тут можно советовать? Скажу только то, что и без меня известно. Надо оживить Трацара и спросить у него. А если это тебе не удастся…

— Можешь не продолжать. В колодце Ог Мирга было не веселее. И лежа там на агарских костях, я однажды уже хорошо представил себе именно то, что, быть может, и теперь меня ожидает. Оживить Трацара не просто. Кажется, у него сломано несколько ребер, и дышит он с трудом. Полетай-ка еще по этой хитрой темнице: не найдешь ли чего-нибудь полезного?

— Слушаюсь, царевич. Твоя надежда — моя надежда, хотя для меня, разумеется, это нелепое сооружение — не преграда. Я — там, где хочу. А хочу я того, что должен.

Ур Фта сосредоточенно ощупал себя всеми четырьмя руками. Одежда его изрядно пострадала от падения, из глубоких царапин на лбу, груди и плечах сочилась кровь. Но не этим был он обеспокоен: при нем не было ни еды, ни питья, ни какого-либо зелья, чтобы помочь Трацару. Из оружия остался только прямой засапожный нож, который на счастье попался ему в эсбийской лавке и чьи плоские чеканные ножны он прикрепил к голенищу особым зажимом.

Невольно вспомнился царевичу славный Витязь Посоха и его замечательная привычка оснащать себя всяческими припасами, не полагаясь на коцкуты и седельные сумки. Вот бы сюда его мешочек с ядреным хуш-рашем! Уж верно, Трацар пришел бы в себя хоть на несколько лумов, испытав на собственной коже действие Черного Пламени. И тут же, вспомнив о Нодале, он почувствовал, как подступает отчаяние, готовое сжать ему горло железным кольцом. Ведь если они немедленно не выберутся из этой ужасной галереи, славный витязь наверняка погибнет в окрестностях Дигала. Ур Фта не сомневался в том, что предсказание Трацара на этот счет непременно сбудется, и принялся растирать ему пальцами виски. Но Трацар по-прежнему не шевелился и только тихо стонал.

Вдобавок ко всему Кин Лакк исчез куда-то и уже в течение нескольких рофов не подавал голоса. А все же Ур Фта сопротивлялся отчаянно и надежды своей не терял. Она прицепилась к его сердцу, как тот засапожный нож к голенищу, и царевич тоже держался за нее до конца, каким бы близким этот конец ни казался.

Тем временем и какое-то время спустя, вот что с Нодалем было. Вдвоем с Шан Цваром они благополучно проследовали в Дигал. И не подозревали при том, что один из воинов Цул Гата следил за ними от самых развалин обители Небесного Взора и, оторвавшись вблизи города, помчался к ближайшей тагунской заставе с целью, которая понятна без лишних слов.

Дабы избежать печальных воспоминаний и тяжелых мыслей, от коих все равно не было толку, Нодаль решил и близко не подъезжать к Бирцидовому саду, где минувшей весною довелось ему вместе с Кин Лакком принести клятву цлиянскому царевичу. Для того, чтобы отдохнуть и подкрепиться, он выбрал небольшую харчевню, стоявшую слева от Южного въезда. Здесь и устроили они с Шан Цваром прощальную трапезу, намереваясь поутру разъехаться из Дигала в противоположные стороны.

Изысканных блюд в этой харчевне не подавали. Зато посреди небольшого зала на ослоне с высокой спинкой восседал седовласый старик, державший на коленях большой яйцевидный цинлилар и перебиравший его струны сухими длинными пальцами. Рядом стояла стройная девушка в белой кофте, украшенной серебристым узором, и длинной зеленой юбке с кружевною лодчатой вшивкой под поясом. Ее кудрявая ладная головка возвышалась на длинной точеной шее, а бледное лицо, разрезанное крупными багровыми устами и разодранное большими глазами небесной синевы, было исполнено безыскусной наивной страсти, столь свойственной народным певцам в Галагаре.

Нодаль, окинув красавицу взглядом, тяжело вздохнул о далекой Вац Ниуль, которую теперь никому не под силу было вытеснить из его богатырского сердца, и прислушался к словам звучавшей песни. Это были незнакомые строки, положенные на общеизвестный, любимый в Крианском царстве мотив «Скорее белой пылью станут горы»:

Когда певица умолкла и звуки ее голоса сменились одобрительными возгласами немногочисленных посетителей харчевни, Нодаль поманил ее к себе и, наградив горстью медных шариков, спросил:

— О чем это ты пела, милая?

— Разве ты не слушал вместе со всеми? Ведь в песне сказано все, что хотелось сказать.

— Да, я внимательно слушал тебя. Но верно ли понял? То была песня о любви, далекой и близкой, и о том, что вторая предпочтительнее первой, не так ли?

— Может быть, и так, — усмехнулась певица. — А может быть, вовсе и не о любви, а о жизни и смерти. Но о том, что предпочтительнее — первая или вторая — это уж ты сам решай, богатырь.

С такими словами она пересыпала олы с ладони в мешочек на поясе и, кокетливо крутанув юбкой, вернулась к седовласому цинлилареду. А Нодаль крепко задумался, на целый роф позабыв о еде.

— Чем озабочен ты, о славный витязь? — ласково справился Шан Цвар, потягивавший из кубка молодой розоватый мирдрод.

— Мои заботы известны тебе, мой благородный друг, — отвечал витязь. — Новых к ним не прибавилось. Просто странная песня пробудила в моей голове странные мысли.