Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — император

Альбрехт чему-то заулыбался, сказал громко и весело:

— А помните, сэр Ричард, как та леди, что оказалась не совсем леди, очень даже не совсем, обрадовалась вам?.. Говорит, что только вы могли укротить ее, как дикую кобылицу…

Боудеррия перестала тянуть ремень, прислушиваясь, даже дыхание вроде бы задержала, чтобы сопением не заглушить какое-то важное слово.

— Я так и не понял, — продолжал Альбрехт в безмятежном веселье, — что она имела в виду?..

Я зыркнул в сторону Боудеррии.

— Заткнитесь, граф. Лучше расскажите, сколько ловушек выкопано по дороге к селу Верхние Ласточки?

— Не знаю, — ответил он простодушно, — но никогда не забуду то утро, когда я пришел будить вас, а из-под одеяла поднялась леди Алисия, которая не леди, вся такая голая, простите, обнаженная, фигура точеная, сиськи во, а это место…

У Боудеррии даже уши вытянулись в нашу сторону.

— Знаете, граф, — сказал я зло, — мне кажется, когда-нибудь ваш труп все-таки смогут найти.

— Ой, — сказал он, — спасибо, ваше величество, и за это…

— Но я не уверен, — уточнил я, — что его смогут опознать. Более того, я почему-то очень уверен, что не смогут.

Он сказал счастливо:

— Спасибо, ваше величество! Я тоже верю, что буду сражаться так люто и буду стоять на ногах, пока меня не изрубят на мелкие кусочки!

Боудеррия неожиданно мягко улыбнулась моей почти детской попытке сохранить такое в тайне, хотя, понятно, мужчин-девственников не бывает.

— Ваше величество, — прокричала она задорно, — я готова!.. Ко всему!

Альбрехт и Норберт переглянулись, Альбрехт буркнул:

— Не вышло, ну и ладно. Мы с вами?

Я ответил надменно:

— А не будете лишними?

— Смотря куда отправитесь, — ответил уже Норберт очень серьезным голосом.

— Сейчас день, — отрезал я. — Чует мое спинномозговое сердце, что и сегодня те твари не выйдут днем. В этом какая-то тайна, но мы ее разгадаем! Вы можете начинать прямо сейчас. Когда вернемся с прогулки, доложите свои соображения. Веские и аргументированные.

Между дальними деревьями словно бы появилось еще одно, только шагающее: Тамплиер, сам как выросший на просторе дуб, громадный и широкий, даже двигается, растопыривая руки, как дерево ветви. Издали поймал меня взглядом и пошел, слегка нагибая голову и глядя исподлобья, будто готовится боднуть.

Я ощутил некоторое напряжение. Хорошо хоть Си-гизмунд чем-то занят, вдвоем они слишком тяжкое испытание для моей гибкой совести, оба слишком правильные и праведные.

Тамплиер заговорил тяжелым бухающим голосом еще издали:

— Сэр Ричард, готовитесь выехать из лагеря?.. Мы с вами.

Он сказал так категорично, что я лишь пролепетал довольно глупо:

— Мы — это Тамплиер Первый?

— Нет, — ответил он и бросил взгляд через мое плечо, — с сэром Сигизмундом.

Я обернулся, Сигизмунд подходит с той стороны, чистый и светлый, сияющий, как в горном ручье серебряная рыбка.

— Да? — спросил он живо. — Как здорово! Наконец-то.

В замешательстве я только и нашелся сказать:

— Да, но… это всего лишь прогулка. Ничего серьезного мы не ожидаем. Днем чужаки почему-то еще не выходили.

— Но могут и выйти, — прогрохотал Тамплиер. — Сэр Сигизмунд?

— Да, — ответил Сигизмунд с готовностью. — Да, сэр Тамплиер!

Тамплиер сказал мощно:

— Мы с вами, сэр Ричард.

Боудеррия слушала молча, но морщилась всякий раз, когда Тамплиер обращался ко мне, как к сэру Ричарду, а не его величеству. Хотя, конечно, привилегию называть меня просто по имени я распространил достаточно широко, но у многих хватает благоразумия не пользоваться или пользоваться только в исключительных случаях.

Я пробормотал:

— Надеюсь, и леди Боудеррия не возражает.

Боудеррия дернулась, словно ей всадили острое шило сразу в обе ягодицы, вряд ли кто-то рисковал обзывать ее леди.

— Не возражаю, — прошипела она сквозь стиснутые зубы, — не возражаю, ваше величайшее величество.

— Наивеличайшее, — скромно уточнил я. — Тогда по коням? Правда, у сэра Сигизмунда кобыла…

Сигизмунд возразил горячо:

— Кобыла тоже конь! В каком-то смысле.

— Ну вот, — сказал я, — так мы договоримся до нелепости, что и женщина тоже человек… Поехали лучше.

Сигизмунд сказал обидчиво:

— А что такого? Женщины тоже могут быть людьми. Хотя и не все, конечно. Хотя Господь вдохнул душу только человеку, а женщину делал потом из его ребра, единственной кости, в которой нет мозга, но есть предположение, что какая-то часть души Адама как-то попала и женщине…

— Душа, — пояснил я, — это бактерии. Их вдохнул Господь Адаму, а тот их передавал дальше. Для того и существует заповедь насчет плодитесь и размножайтесь. Для передачи души!

Сигизмунд не дослушал, решил наверняка, что снова шучу, бегом ринулся седлать своего коня. Тамплиер вызвал мощным окриком свое чудовище, похожее на могучего носорога в стальной броне, и вставил ногу в стремя.

Бобик помчался вперед, на Боудеррию поглядывал ревниво, но она трижды красиво свешивалась с коня на скаку, ловко подхватывала бревнышко, чего он никак не ожидал, и бросала ему довольно далеко.

Он сперва простил ее за то, что отвлекает часть моего внимания от его драгоценной особы, только он должен пользоваться моим вниманием, а потом и вообще милостиво и по доброте безмерной принял ее в наш отряд.

Впереди между деревьями наметился просвет, хотя какой просвет, прямо за могучими стволами вздымается багровая стена блестящего металла!

Я похолодел, сердце остановилось, не сразу понял, что это оптическая иллюзия. Маркус настолько огромен, что из леса показалось, будто он уже подступил прямо к линии деревьев.

Но выехали почти без опаски, хотя, конечно, я держался к Боудеррии поближе. Надеюсь, поняла по-человечески, а не по-женски. Тамплиер и Сигизмунд пустили коней сразу за нами, отрезав от лордов, что поспешили составить нам свиту.

Солнце от края леса нещадно ударило золотыми стрелами прямо в зрачки. За моими паладинами, держась на приличном расстоянии, показались между деревьями в празднично яркой одежде, даже болото не стерло краски, граф Гуммельсберг, бароны Дарабос и Келляве, за Альбрехтом держится доблестный сэр Бриан Кенговейн, он смотрит больше на Альбрехта, своего лорда, чем на меня, ибо вассал моего вассала не мой вассал.

Я щурил глаза и поворачивал так и эдак идею, что на планете пришельцев кроме болота может присутствовать и такая непривычная для нас особенность, как вечная ночь.

Хотя это для нас показалась бы ночью, а для них ясный и даже яркий день… Потому здесь солнечный свет для них просто невыносим. Он не только прожигает тонкую пленку век, даже нам трудно смотреть на солнце и с закрытыми глазами, а им так и вовсе это то же самое, что тыкать в глаза факелом.