Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — император

— Знаю. Мне она тоже не помешала бы. Можно опереться на тебя?

Она покачала головой.

— Я не опора. А для вас опорой может быть только сам Господь Бог.

Арбогастр неспешным галопом пошел в сторону багровой стены, конь Боудеррии ревниво идет рядом.

Я с тоской всмотрелся в это звездное нечто, вокруг которого, просто чувствую всеми фибрами, медленно сворачивается пространство, а время превращается в массу.

— Опора, — пробормотал я, — мне бы за что-то ухватиться, чтобы удержаться на этом свете. Правда, когда смотрю на твои сиськи…

Она сдержанно улыбнулась.

— Сэр Ричард, уместны ли такие речи?

— О сиськах? — переспросил я. — Они уместны везде. Это наша мужская опора, на которую обращаем взоры в любые трудности. Это наша надежда и вдохновение! Это наше, как говорят мудрецы, все. Господь был в ударе, когда их задумывал, творил и вылепливал. Этот гениальный замысел почти равен по величие с самим созданием человека!.. Даже на эшафоте можно крикнуть «Пейте пиво Ван Гуттена!», а можно — «Самые лучшие сиськи у Боудеррии!». Это наше, мужское.

— Нам, — передразнила она, — такое умное не понять. Там, если глаза не подводят, землю изрыли ямами?

— Уже не роют, — ответил я. — Была такая затея, но провалилась. Меня беспокоит, что выходят крохотными группами. Но если в первую ночь вышло полдюжины, то во вторую уже на два больше. Если сегодня их отряды станут еще крупнее…

— Ну-ну, — поторопила она.

— Значит, — сказал я, — наш мир для них просто ужасен. Чудовищен и вообще… неприемлем. Пока выпускают, как мне вот чудится и мерещится, самых… бесчувственных. Остальные готовятся, привыкают.

Она прошептала:

— Самый ужас наступит, когда выйдут все?

— Это и будет конец, — ответил я. — Потому нужно захватить пленного. Допросить.

Она заметно оживилась.

— Понятно. У вас есть план?

Я покачал головой.

— План будет, когда допросим пленного. А так пока нет… нет данных. В достаточном количестве для моего белого вещества серого мозга.

Я оглянулся, Тамплиер и Сигизмунд, суровые и молчаливые, двигаются на конях, как две металлические статуи, ни одного лишнего движения, не говоря уже о том, чтобы щебетать и переговариваться.

— Они разочарованы, — шепнула она. — Ведь мы возвращаемся?

— Да, — ответил я. — Но лучше было взять их сейчас, чем потом.

— Почему?

— Потому что будет бой, — объяснил я так же тихо. — И оба погибнут… Нет-нет, я стратег и не стану беречь даже близких, если их гибель даст отечеству больше, чем их жизнь. Но я хочу, чтобы оба участвовали в финальной битве! Там если и погибнут, так будет за что. Судьба всего мира… это есть за что, верно?

Она спросила серьезно:

— Что насчет меня?

Я ответил с неловкостью:

— В последней битве щадить не буду никого. В том числе и такую драгоценную драгоценность, как я сам. Прости, но судьба у людей… нелегкая. Мы сами ее выбрали, когда сорвали запретный плод, проявив своеволие и независимость. Потому все сами, сами… А теперь возвращаемся!

На Тамплиера и Сигизмунца я старался не смотреть. У обоих вид, словно обманул, вывел на простую прогулку, а сам тайком езжу совершать подвиги.

Боудеррия сразу отправилась к своему отряду, я принял лордов и военачальников, решали десятки вопросов настолько мелочных, что даже не знаю, мир рушится, а люди забивают себе головы всякой чепухой и даже рениксой.

Наконец наступил вечер, в лагере привычно начало затихать, зато оживились отряды, которые я называл ударными, назначенные участвовать в боях еще до серьезной войны.

Не дожидаясь сообщений разведки, начали медленно выдвигаться по болотным тропкам в лес, а оттуда в сторону опушки, откуда откроется вид на чудовищный Маркус.

Тропу за это время замостили срубленными деревьями, сверху заложили ветками, теперь можно по трое в ряд, дальше мелкие деревца, потом лес.

Умельцы вдоль тропы поставили свечи с обеих сторон и умело укрыли от ветра колпаками из промасленной бумаги. Для привыкших к слабому свету глаз вполне ничего.

За сотню ярдов до выхода из леса остановились на короткий отдых, хотя ждать долго не пришлось. Едва наступила ночь, темная и беспросветная, хоть глаза выколи, послышался стук копыт и конский храп.

На тропке показался конный разведчик, быстро отыскал меня взглядом, явно хорошо видит в темноте, прокричал, не покидая седла:

— Ваше величество, отряд чужаков вышел из их крепости!

— Где они сейчас? — спросил я.

— Направились к Штайнфурту!

— Снова? — спросил я. — Значит, не всех в прошлый раз… Сколько их?

Он крикнул с надрывом:

— Много! — крикнул он. — С полсотни!..

— Полсотня, — произнес я горько, — уже много. А в корабле их наверняка тысячи. Хорошо, возвращайся.

— Какие указания?

— Сэр Норберт в курсе, — сказал я строго.

Он повернул коня и умчался красиво и лихо, мои военачальники сгрудились за моей спиной в ожидании указаний.

Боудеррия сказала с пониманием:

— Всякому хочется услышать что-то от самого великого Ричарда. Я слышала, ваши слова обладают магической силой.

— Тьфу-тьфу, — сказал я сердито. — Кто-то хочет поссорить меня с церковью?

— Некоторые, — сказала она таинственно, — даже говорят, какой именно силой…

— Я бы этих некоторых сразу на виселицу, — сказал я мстительно.

— Магической, — уточнила она, — в хорошем смысле. Вы же паладин? Но, как король-паладин, обладаете большей силой, чем просто паладин.

— Тогда паладин-король, — сказал я. — Так скромнее.

Она посмотрела на молча слушающих военачальников, хитро улыбнулась.

— Но смысл тот же. Вы свое не уступите, ваше императорское величество.

— Я те дам императорское, — пригрозил я.

— Разговоры идут.

— Знаю, — отрезал я, — кто эти разговоры инсвинирует. Лорды, действовать строго по приказам, которые я отдал и повторил трижды. Никакой самодеятельности, только строгое и неукоснительное! И никак иначе. Мы должны победить, а не красиво умереть. Если бы красиво умерли только вы, ладно, не жалко, но умрет и Земля, а это уже другой шелк. Боудеррия, а ты следуй за мной. Одна, твои люди пусть готовятся к грандиозной битве.

Она сказала счастливо, но с подчеркнутым смирением:

— Ваше величество! Любой ваш приказ!

Это прозвучало несколько двусмысленно, словно любой ваш каприз за ваши деньги, но, к счастью, мир еще чист, о демократии не слыхали, потому никто не улыбнулся, только посмотрели с завистью.

Я сказал нервно:

— У нас не больше часа на то, чтобы встретить их на обратном пути.

Она произнесла со значением:

— Раньше бы вы напали на них еще при выходе из этой летающей горы.

Я покачал головой.

— Не напал бы.

— Почему?

— Я герой, — ответил я, — мною хоть забор подпирай, но не дурак. Я должен сперва увидеть, с кем драться и какое оружие взять. А что людей захватят в плен и кого-то убьют по дороге…