Андрей Дмитрук - Сувер

Хватило сил прийти в себя и швырнуть в угол искушение подземцев. Так вот что за свадебный подарочек преподнёс ей купец!..

Долго, тщательно смывала краски с лица, утиралась вышитым рушником. Вдруг и Ваюр опостылел, с его разрушительным безумием. Не знала, не понимала его до сих пор девчонка, — сегодня открылся.

Выйдя из дому, она всей грудью вдохнула свежий воздух. Да свежий ли? Всё сильнее пахло гарью. Злые дымы поднимались за крышами, в разных концах града.

Набив угольными брикетами топку паролёта, Инкэри быстро разогрел оба котла и вернулся в кабину.

Дым от горящих усадеб уже заполнял всё кругом. Кашляя и пытаясь разглядеть дальнейший путь, альд выкатил свой корабль на улицу. Шла она, хорошо утоптанная, между краями Ратхаевой усадьбы и почти столь же богатой — младшего брата его, Сидхана, отца Ваюра. Ограды, как и везде у суверов, были условны: ряды редко стоящих столбиков, вырезанных в виде птиц или смешных лесовичков под грибными шапками, а над ними — ветви яблонь да вишен, встречающиеся над серединой улицы. Впрочем, сейчас ветви были голы, и в садах гуляли огненные петухи.

Вырулив на прямую, паролёт затрясся от дробного стука, чёрные столбы поднялись из труб, завыли воздушные винты. Инкэри разгонял машину для подъёма.

Третьего дня вечевой суд окончился побоищем. Как только перед скамьёй рухнул застреленный Ваюром кузнец, на убийцу набросились сыновья Питара. Выстрелив ещё раз, Ваюр уложил старшего из них, Пуршу; затем родичи и друзья Ратхая, сомкнувшись, потеснили Питаровых детей. В свою очередь, подвалило кузнечное братство, оттаскивая и молотя Ратхаевых.

Опрокинули лаву с трупами девушек; из развёрнутых пелён выкатились нагие изуродованные тела. Озверелые вечевики топтались по ним, по цветам поминальным; заодно размозжили в пыль и детские косточки.

Тщетно пытались успокоить люд священники, на сходбище закипела свалка. Может быть, никогда не видел такого под своими ветвями тысячелетний дуб. Женщины бросались на помощь мужьям; некоторые уже сбегали домой, чтобы вооружиться ухватами, кухонными секачами и всем иным, пригодным для боя. Настоящего оружия в домах суверов не было, разве что охотничьи луки да рогатины; их жёны приносили мужьям.

Ещё несколько раз полыхнула с громом огнебойная трубка Ваюра, затем её владельцу сломали руку. Агне едва удалось вытащить мужа из потасовки и довести его домой.

Но день был короток; не успели оглянуться, как навалилась тьма. Складки радужной завесы отрешённо заколыхались в небе. На сходбище — верх не взял никто. Унося избитых, искалеченных товарищей, отступили обе стороны. Сам ганапат, забрызганный своей и чужой кровью, уходил в защитном кольце родичей, грозя колуном и выкрикивая проклятия.

В новом своём, о двух жильях, доме, в горнице с наглухо закрытыми ставнями, при свете каганца Агна поила мужа целебным отваром трав. Лёжа на постели, с кровавой запёкшейся коркой на пол-лица и рукой в лубке, — Ваюр мало напоминал того весёлого, гордого силача, что ещё так недавно, подбоченясь, восседал верхом на громадном индрике. Однако глаза гончара плохо отвечали облику поверженного, разбитого бойца. Жар неутолённой ненависти горел в них. И когда Агна вновь поднесла корец с лекарством, раненый резко, гневно отвернулся.

— Что ты, милый? Это надо всё до дна выпить, так велит видан-целитель.

— Не до лечения ныне, жена, — хрипло ответил Ваюр. — Когда из Приречного конца людишки хотят извести весь наш род, град захватить. Вот, напраслину сплели на дядю Ратхая… надо мне встать!

— Помирились бы вы, право слово! — Глаза женщины полнились влагой. — Ведь мы же все суверы, одних богов дети… никогда раньше не ратились, войной друг на друга не шли! Ну, пусть даже и виноват дядя Ратхай… прижил младенца с дочкой Питаровой… кровь горячая, и ты такой же! Кто в жизни не ошибался? А убитых не воскресишь! Бросьте оружие, обнимитесь да поцелуйтесь. Сурин всех простит!

Заметавшись на постели, муж так и взвыл:

— Не бывать нам под кузнецовыми, под кончанскими! Где топор мой, где трубка огнебойная?! Ничего, я и одной рукой накладу их, как поленья, большего на меньшего!..

Страшной была эта долгая, вчетверо длиннее дня, ночь. Оба почти не спали. А утром, с топором на плече и подарком Инкэри за поясом, ушёл Ваюр. И тогда, не зная, куда себя девать, в конце концов, взялась Агна за лакированный ларец.

Увидев град чужим и горящим — вернулась она в дом, но лишь затем, чтобы замотать платом голову и вновь выбежать на улицу. Пусть Ваюр сам ищет её, если излечится от наваждения подземцев, если захочет вернуться к любви. Теперь заботило одно: добраться до родительского дома, стоявшего на краю Гопалова конца, увидеть отца с матерью. Побежала каменными вымостками, проложенными по улицам вдоль границ усадеб.

Да, град был чужой, иного слова она не смогла бы подобрать. Тишины, красоты и благолепия, коими был славен Гопалар, — как не бывало. Из Приречного конца тянуло копотью, горели усадьбы и в Суриновом. Напротив дома Сидхана, отца Ваюра, посреди улицы вниз лицом лежал мужчина, полголовы у него было снесено; лишь по стоячему расшитому воротнику рубахи да по ярко-жёлтым сапогам Агна узнала красавца-щёголя Вишту из родни Ратхая. (Она и его к себе примеряла, давеча красуясь перед зеркалом.) Впереди, в дымной глубине прохода между нагими корявыми садами, слышались женские крики, перебегали тени.

Ошалев поначалу, напуганная и сбитая с толку увиденным, — выскочила на вечевую площадь. Но там ждал новый, пущий страх, какого Агна даже не могла вообразить: огнём был объят священный дуб. И хотя лишь с одной стороны по кроне его, по охряной листве вились, ползя к верхушке, пламенные змеи, хотя суетились вокруг древа люди, с плачем выплёскивая на него воду из вёдер, — по силе огня, по жадному и требовательному его рёву было ясно, что дуб не спасти.

Опомнившись, Агна свернула в сторону Суриновой околицы, — но тут навстречу ей выскакал всадник. Она узнала Парвана, одного из близких родичей Питара. Волосы сапожника были всклокочены, лицо в саже; у седла Парван держал окровавленную кочергу.

Сперва не узнав закутанную Агну, он хотел было прорысить мимо; однако, придержав гнедого, вернулся и сказал:

— А-а, это ты, Ваюрова сука?! Ну, держись!..

Светлые бешеные глаза на закопчённом лице почему-то испугали её больше, чем занесённая кочерга. Вдруг бич хлестнул по земле, сверкнула длинная искра, и Парван, с багровой дырой во лбу, стал валиться назад, пока не рухнул с коня.

«Ваюр?!» Но это был не муж, стреляло не его колдовское оружие.

Из продымленного сада вышли знакомые мужи, все — вооружённые так, как во граде никогда не водилось: мечами, секирами с блестящим лезвием. Один, малорослый бородач, портной Будха, для малышки Агны некогда делавший из обрезков чудесные куклы, утёр бороду рукою с зажатой в ней огнебойной трубкой.