Эшли Дьюал - Смертельно безмолвна

— Все хорошо.

— Нет, нет.

Черт возьми! Я мнусь на полу, прижимая к себе девушку все ближе и ближе, но меня неожиданно покидает рассудок, покидает воля, я пытаюсь найти выход, мой мозг работает так отчаянно, как никогда еще не работал! Но ничего не получается. Она ранила себя. Она взяла ножницы и ранила себя, чтобы умереть.

— Зачем ты это сделала! — Опешившим взглядом я всматриваюсь в глаза ведьмы. — Не молчи, давай, не смей молчать!

— Я не должна жить, если кто-то умирает по моей вине.

— Абсурд. Плевать на остальных.

— Мэтт. — Ее тонкие пальцы касаются моих губ, я так крепко зажмуриваюсь, что глаза щиплет, что виски вспыхивают. А она не отнимает руку. Прижимает ее ко мне нежно, так трепетно, что я тянусь к ней навстречу и примыкаю щекой к ее холодной ладони. — Так…

Она запинается, и я распахиваю глаза.

— Ари, не молчи, прошу тебя.

— Так мало времени. — Из ее малахитовых глаз тянутся слезы. — Так мало времени для нас с тобой. Я бы хотела… хотела, чтобы времени было больше.

— У нас еще будет время, — шепчу я, обнимая ее изо всех сил, — конечно, будет.

— Я так виновата. — Слезы градом скатываются по ее щекам, и ее спина выгибается от судороги. — Я… я не хотела.

— Все в порядке.

— Нет.

— Все в порядке! — С нажимом повторяю я, стиснув зубы, а Ариадна шепчет:

— Мне очень жаль.

— Ничего страшного. — Поглаживаю ее волосы. — Я с тобой, Ари.

— Ты… нет. Ты не должен.

— Тебе больно, мне больно. Помнишь?

— Тебе плохо, — задыхаясь, хрипит она, — м-мне плохо.

— Точно, все правильно. — Оставляю поцелуй на ее щеке и закрываю глаза. — Я рядом.

— Ты рядом.

Я убаюкиваю ее, чувствуя, как слезы застилают глаза, и морщусь, понятия не имея, в какой момент мое сердце разобьется, в какой момент я разорвусь на части.

Неожиданно Ариадна оборачивается, будто кто-то позвал ее по имени. Она опускает на пол руку, обессилено моргает и тянется пальцами к окну. Не отводит глаз от занавесок.

— Ари, кого ты видишь?

Она не отвечает. Все тянется и тянется сквозь стиснутые зубы, а потом застывает.

— Ари? — Недоуменно свожу брови. — Ари? Что ты…

Я наклоняю голову и замираю. Гляжу на то, как вытянута рука девушки. Как широко распахнуты ее изумрудные глаза. Я сразу все понимаю. Осознание наступает мгновенно, и я судорожно сгибаюсь, сдавив пальцами глаза. Нет. Пожалуйста! Шумно втягиваю воздух, выпрямлюсь и приподнимаю девушку за плечи. Она безвольно повисает в моих руках.

— Ари? — Ее имя обжигает. Сводит с ума. — Ари, скажи что-нибудь! Давай, скажи!

Я жду, что она ответит. А она не отвечает. Лежит в моих руках, будто мертвая птица с распростертыми крыльями. Прижимаю ее к себе и разваливаюсь. Разваливаюсь на сотни частей.

Мы так много слышали о смерти, так часто ее видели. И даже притвориться у меня не получается. Не получается хотя бы на секунду представить, что Ариадна спит.

Все разом теряет смысл. Моя борьба, мой путь. Если это тот конец, который был мне предначертан, зачем я вообще старался? Зачем я встретил эту девушку? Зачем она увидела меня?

Зачем мы почувствовали то, что почувствовали, если это делает так больно?

Я робко прижимаю ее голову к своей груди и вижу, как за окном рассеиваются тучи, тусклый свет проникает через пыльное стекло, занавески, и падает на ее блестящее от слез лицо. Этот момент знаменует начало новой жизни: ящик Пандоры закрыт, но для меня все кончено, все кончено для Ариадны, потому что она была сильной, потому что она любила, потому что она боролась. И она умерла.

Я зол, хочу сорваться с места, но я рычу и крепче стискиваю ее маленькое тело, и все больше погружаюсь в темноту, во мрак. Ари больше нет. Черт возьми , ее больше нет.

— Неправда, — не своим голосом хриплю я, — ты ведь не можешь… не можешь.

Я прикасаюсь лбом к ее лбу и плачу. Я не должен, я сильный! Но все выходит из-под контроля. Все разламывается, разлетается на сотни осколков и впивается в мою грудь. Как же мне больно! Адски. Ад существует… Он здесь. Между нашими лицами. Он в ее глазах, налитых ужасом, в моих руках, сжимающих ее тело. Он в этих минутах, которые тянутся с маниакальной жестокостью, с издевкой, с насмешкой. Я не могу дышать, а время плетется все медленнее и медленнее, заставляя мое тело гореть в агонии. И я вдруг понимаю, что я виноват. Что мы виноваты. Наши поступки привели к тому, что я держу в руках девушку, которую, возможно, любил. Которую, возможно, всегда бы любил. Мы не ценили время, и теперь уже ничего не исправим. Комнату заполоняет свет, а я погружаюсь во мрак.

Я больше не могу. Это сильнее меня. Гораздо сильнее. Я боролся. Я, правда, боролся изо всех сил, и я, черт возьми, любил Ариадну и хотел ее вернуть. Я делал все правильно!

— Черт, — слезы ошпаривают глаза. Смахиваю их тыльной стороной ладони и встаю.

Я не могу. Не могу больше быть здесь, видеть ее, чувствовать ее.

— Прости, — закидываю за голову руки и морщусь, — прости, пожалуйста.

Я ухожу. Вырываюсь из комнаты и несусь по лестнице, стирая кровь о джинсы. Мне нужно лишь вырваться на свежий воздух, и тогда, возможно, станет легче, проще.

— Мэтт? — Джейсон недоуменно вскидывает брови. — Что ты…

Не останавливаюсь. Бегу к выходу и решительно отталкиваю от себя дверь. Солнце в меня вонзается яркими стрелами. Такое яркое , такое теплое. Я не видел такого солнца уже несколько недель, и оно выглянуло сейчас. В тот момент, когда Ари перестала дышать.

— К черту, — лицо перекашивает от боли, — к черту все, наплевать.

Я иду по улице. Бегу по улице. Уношусь все дальше от того, что прорывается внутрь и разрывает на куски. Я уношусь от друзей, от правды, от воспоминаний, которые должны были стали чем-то хорошим, но все это дерьмо, смысла ни в чем не было, я не постиг план Мойры, не понял мотивов Ноа. Люди на моем пути умирали несправедливо. Они умирали жестоко. Мы сражались за каждого, но проигрывали. Да мы только и делали, что падали и вставали. Опять падали и опять вставали. Но больше нет сил вставать. Ради кого?

Судорога сжимает легкие, я спотыкаюсь и в исступлении валюсь на колени. Я ведь… Я ведь до сих пор чувствую запах ее кожи. Вижу цвет ее волос и глаз. Я слышу ее смех.

Горблюсь и зажмуриваюсь изо всех сил, и мне внезапно кажется, что со спины меня обнимают ледяные руки. Но я не оборачиваюсь. Не оборачиваюсь, потому что знаю:

— Там никого нет.

Я наконец-то дотягиваюсь до руки Ноа Морта. Его пальцы теплые, что противоречит всем нашим знаниям о Смерти. И еще его руки надежные. Он помогает мне встать на ноги и тихим, ровным голосом отрезает:

— Мне очень жаль.

Мне нечего ответить. Разве я заслуживаю сожаления? Вряд ли.