Генри Олди - Если герой приходит [СИ litres]

– Я встречался с сыновьями Гипноса, – гнул свое Гермий. – Морфей, Икелос, Фантас – каждый утверждает, что не имеет отношения к твоим снам. Твои сны ни добрые, ни злые, ни вещие, ни лживые. Ты уверен, что это вообще сны?

– А что?

– Что-нибудь. Воспоминания?

– С чего бы мне вспоминать то, что происходило не со мной?!

– Чужие воспоминания.

– Чужие? Как они могли забраться в мою голову?!

– Как-нибудь. Мир устроен сложнее, чем кажется маленькому жеребенку.

– Это сны.

Я посмотрел на бога, как папа смотрел на меня, когда я в детстве спрашивал что-нибудь вроде: «А почему небо голубое?»

– Это точно сны.

– С чего ты так решил?

– Я их вижу, когда сплю. Что же это, если не сны?

Бог не нашелся, что ответить.

Он бы что-нибудь придумал. Гермий был остер на язык. Но спустя миг – какой-то жалкий миг! – нам обоим стало не до вопросов и ответов.

В небе хлопнули в ладоши.

Еще раз. Еще. Ближе.

Над нами.

Сперва я, глупец, решил, что какой-то бог или богиня ( Афина?! ) подслушали нашу беседу и радуются моему остроумию. А что? Я уел Гермия, указал на очевидное. Чем не победа? Боги, если верить бродячим сказителям, больше радуются чужим промахам, чем своим достижениям.

Кто бы ни подслушивал, он захлопал чаще, резче.

Ладоши? Нет, это парус на ветру. Парус? Над головой?! Было темно, я поднял лицо к небу, вглядываясь до рези под веками. Мешали ветви яблони, заслоняли обзор. Впрочем, даже не будь их, я вряд ли что-нибудь разглядел бы толком.

Откуда в небе парус?!

Большое полотнище хлопнуло на ветру. Гавань неподалеку, но паруса на ночь спускают. Хлопало, не переставая. Громче и громче. Хлопанье висело надо мной, прямо в небе, манило, звало.

Задрав голову, я увидел, как гаснут звезды над Истмом…

Стыдно признаться, но я обмочился от страха. Пустил струю, словно мелкий сопляк. Я и был сейчас мелким, был сопляком. Там, в моей памяти, где звезды гасли над Истмом, а Пирен, сын Главка, еще не знал, что он уже не мальчик, а источник, мне исполнилось шесть лет – шесть, не тринадцать. Даже еще не исполнилось.

Понадобилось время, чтобы вспомнить, кто я, где я на самом деле. Это не принесло облегчения. То же место, что и тогда. За одним исключением: вокруг меня – не храмовый приют, откуда надо бежать, и не расщелина, где надо прятаться. Склон, яблоня, чья крона вряд ли сможет послужить защитой от убийственного огня.

Общим между прошлым и настоящим была она, Химера.

Прилетела. Опять.

Я вжался спиной в шершавый ствол. Ободрал лопатку, порадовался боли: живой, я еще живой. Не уголь на дороге. Где пламя? Почему чудовище не жжет храм? Гавань? Людей?! Почему ты медлишь, трехтелая Химера?!

Гермий! Со мной бог!

Я в безопасности. «Я, Гермий, сын Зевса и Майи Плеяды, беру тебя, Гиппоной, приемный сын Главка и Эвримеды, под свое покровительство…» А если Гермий не справится с Химерой один, придет Афина-Победоносная. В шлеме и доспехе, с копьем наперевес. «Я буду благосклонна к тебе, Гиппоной, сын Главка…» Два бога, брат и сестра, два олимпийца.

Чего мне бояться?

В темноте хлопал парус, поднятый на ладье смерти. Я огляделся: Гермия не было. Вышел из-под ветвей? Грозит Химере змеиным жезлом?! Я бы не вышел ни за что, хоть ты обещай мне бессмертие и полную корзину вяленых смокв. Но то я, а то бог!

– Гермий? – шепотом позвал я. – Ты здесь? Ты где?

Страшная догадка пронзила меня раньше, чем я понял, что с яблони облетают листья. Невпопад, вопреки естественной смене сезонов, на дерево упала – нет, не Химера, но поздняя осень. Листья желтели: во тьме я не видел, как меняется цвет, но был полностью уверен, что листья желтые, сухие. Они сворачивались в трубочки, шуршали, падали мне на голову, на колени, на землю вокруг меня. Должно быть, ядовитое дыхание чудовища иссушило листву. Я не успел сосчитать до тридцати, когда от кроны дерева остались одни голые ветви. Шатер больше не защищал меня от шести глаз Химеры. Бог больше не защищал меня…

Это было страшней всего. Гермий ушел, оставил, бросил. Это значило, что и Афина не придет.

Иссушить листья? Вынудить их опасть не в срок?

Плевое дело.

Сегодня ночью случилось многое, чего ждал Гермий. Жеребенок – так он звал парнишку про себя – сказал то, что должен был сказать, умолчал о том, о чем должен был умолчать. Это давало пищу для размышлений – не сказать, чтобы очень уж тонких, таких, от которых голова идет кругом. Ладно, какие есть.

Жеребенок? И впрямь, было в парне что-то от юного стригунка. Тощий, нескладный, голенастый. Взбрыкивает по делу и невпопад. Несется, задрав хвост, а напугаешь – и поди пойми, что он станет делать. Удирать со всех ног? Драться? Протянешь кусок соли на ладони, вот он и опять твой.

Приемный сын Главка легко приручался, особенно если за дело брался истинный мастер плетения словес. Это тоже было в числе ожидаемого. Казалось бы, до самого рассвета не случится ничего, что нарушило бы спокойное течение дел.

«Кто обратил на тебя внимание, – спросил Гермий у жеребенка. – Кроме меня?» И, поломавшись для виду, жеребенок признался: Афина. Лгать малыш не умел, зато Гермий умел. Лукавому не требовался ответ. Правда или обман – не требовался, и все тут.

Зачем слова очевидцу?

На городской площади, где Афина вспорола приемному сыну Главка ладонь, а потом долго сравнивала кровь из руки и кровь из источника, присутствовал еще один свидетель – юноша в крылатых сандалиях, со змеиным жезлом в руках. Глупый жеребенок при всех его удивительных способностях – «имя, природа, возраст!» – даже не догадывался о присутствии своего покровителя. Пегас вообще не заинтересовался Гермием: богом больше, богом меньше. Афина? Не будь могучая, рассудительная, проницательная Афина так поглощена выслеживанием крылатого коня, а потом – исследованием чужой крови, она бы, возможно, сумела уловить близкое дыхание брата. Но Гермий готов был поклясться, что дочь Зевса из тех существ, кто не умеет делать два дела одновременно – и не ошибся бы.

Когда в небе над спящей Эфирой проявилась радуга, Гермий в отличие от сестры быстро понял, что происходит. Пегас решил прикончить жеребенка, что же еще! Вступиться за беднягу? Вот еще! Риск для жалкой жизни смертного – дешевая медяшка перед золотым шансом увидеть наконец, кто же явится на помощь приемному внуку Сизифа. Кто схватится с Пегасом вместо намеченной жертвы? Эй, великан, поторопись! Лукавый весь трепетал от предвкушения. Возле источника творилось чудо, воздух насквозь пропитался запахом Океана. Путь из мира мертвой жизни в мир жизни живой – он выстраивался, звенел, обещал прийти к завершению…

Тартар тебя заешь, сестричка!