Сэмюел Сайкс - Семь клинков во мраке [litres]

И снова нажала на спуск.

Он исчез.

Какофония издал слабый щелчок – и все.

Кровь вновь хлынула по венам. Вздох, замерший во мне, вырвался из легких. И сильно заныли шрамы.

Я сжала Какофонию обеими руками, спуская курок снова и снова и не слыша ничего, кроме сухих щелчков. И по щекам потекли слезы.

И я упала на колени.

И вокруг меня сомкнулись клубы пара.

И я повалилась без сил.

Третту охватил холод.

Она ожидала другого: гнева, тепла и потока праведных проклятий. Она ожидала, что встретит этот момент с суровым достоинством, мудрым словом и наставлением Великого Генерала.

Но убить Сэл Какофонию она решила, будучи холодной.

Как ручница в ее же ладони.

Оружие не прыгнуло в руку сразу. Третта услышала слова пленницы. Затем был долгий миг осознания. И лишь потом она встала, сняла ручницу с пояса и приставила ее ко лбу пленницы.

Не было речей. Никаких громких цитат. Никто не написал сценария сцены, в которой Третта встретит женщину, долгие годы бывшую бичом Революции. У нее не было слов.

– Назови мне свое имя.

Кроме этих.

Сэл взглянула на нее из-под прижатого ко лбу дула, прямо в немигающие глаза своей тюремщицы. На ее лице не было страха, глаза оставались безмятежны, спокойны, словно она все знала наперед, словно сценарий был написан именно для нее, словно она сама и придумала весь этот гребаный фарс.

– Военный губернатор, – произнесла Сэл, – опустите оружие.

– Назови мне свое имя, – повторила Третта.

– Мне еще есть что рассказать.

– Назови! – Щелкнул курок. Палец Третты дернулся. – Имя!

Сэл закрыла глаза. Глубоко вздохнула. А когда вновь подняла ресницы, там уже ничего не было. Никакого раскаянья. Никакого страха. В миг смерти Сэл Какофония не удосужилась даже умолять о пощаде.

– Я родилась в Катаме, – произнесла Сэл Какофония. – Маг с рождения. В восемь я стала Дарованием. В шестнадцать я поступила в армию Империума. Я убивала тысячи своей песней, ровняла башни с землей одним дыханием, обрывала родословные одной мыслью. Мое имя – Салазанка ки-Иорил.

Она опустила взгляд на руки.

– Но ты знаешь меня как Алое Облако.

С этим надо было покончить.

Даже не словом. Всего тремя звуками. Щелчок курка. Грохот ручницы. Стук тела, упавшего на пол.

Сэл Какофония. Салазанка ки-Иорил. Алое Облако.

Они все должны быть убиты. Скиталец. Преступница. Убийца. Они все должны умереть от руки Третты. И они умрут, это Третта знала.

Но сначала они тоже кое-что должны узнать.

– Роддин Исполнительный, – проговорила Третта.

Сэл не стала спрашивать, кто это.

– Тенна Вдохновляющая, – продолжила Третта.

Сэл не пришла в замешательство.

– Мерла Гордая, – продолжала Третта. – Кероин Гордый, Герри Трудолюбивый, Калмот Яростный, Аника Мстительная, Ормал Вдумчивый. – Она на миг задержала дыхание. – Ведерик Суровый.

Все эти имена. И Сэл ни разу не дала Третте повода спустить курок.

– Мой выпускной класс, – сказала она. – Мы прошли вместе всю академию, сражались вместе, пили вместе. Они были приписаны к Гнутогвоздю, к имперскому фронту. К Бессонной… – Третта стиснула зубы. – Ты их убила. Всех до единого.

– И даже больше, – сказала Сэл. – Много больше.

Она не бахвалилась. Ни высокомерия, ни гордости. Просто слова, выпавшие у нее изо рта куском железа и теперь лежащие на столе, холодные, оголенные, уродливые.

– Революционеров, по большей части, – прошептала Сэл. – Война была в самом разгаре. Меня высылали множество раз. Мне приходилось убивать и тех, кто не мог сопротивляться. Я не знаю, кого именно. – Она смотрела на эту уродливую правду, словно она была материальна. – Сверху все одинаковые.

– Ты мразь, – прошептала Третта. – Невозможная мразь. И ты посмела мне сказать об этом только сейчас.

– Иначе ты бы меня убила.

– Я убью тебя прямо сейчас.

– Нет, не убьешь, – Сэл взглянула на Третту. – Ты все еще не знаешь, что случилось с Кэвриком.

– Ты смеешь ставить его жизнь на весы против тысяч жизней, которые ты отняла?

– А это не имеет ко мне никакого отношения. – Сэл покачала головой, единственное, что позволяла ручница, упирающаяся в лоб. – Ты, воен-губернатор, не позволишь ему пропасть. Не потеряешь еще одного солдата.

Как?

Как у нее это получалось?

Как она, заключенная, управляла допросом? Как она, закованная в цепи, заставляла Третту почувствовать себя пленницей? Как она, безоружная, могла заставить Третту ощутить ручницу, приставленную к голове?

И как заставила Третту убрать оружие?

– И с чего я должна слушать? – спросила она. – С чего я должна слушать такую обманщицу, как ты?

– Я вовсе не обманывала, – ответила Сэл. – Не лгала. Просто не рассказала всей истории.

Третта снова села. Оставив ладонь на ручнице, посмотрела на пленницу.

– Расскажи мне. Все.

Сэл закрыла глаза.

И заговорила.

Позволь, я поведаю тебе историю о девочке, которая умела летать.

Она родилась в хорошей семье – в ее доме был достаток, но не богатство, ее родителей уважали, но не обожали. И когда мать взяла ее на руки и ее глаза блеснули фиолетовым светом, семья была рада, но не в восторге. Маг, рожденный у них, был благословением, но не чудом.

Это случилось, когда девочке исполнилось восемь.

Именно в этом возрасте у детей проявляется сила мага. Они слышат песнь Госпожи Негоциант и вскоре демонстрируют силу. Семья девочки ждала. Они терпеливо ждали, когда же откроется, каким искусством девочка овладеет и какую Мену попросит за него Госпожа.

Гадали, не притянет ли девочка силой разума игрушку, как мастер хвата. Отчаянно надеялись, что ей достанется славный дар мастера осады и она без усилий будет ломать двери.

Но девочка полетела.

Только что она бегала по саду, гоняясь за воображаемыми чудовищами. И в следующий миг уже была на стене. Она не закричала и не заплакала. Она засмеялась, словно умела летать с рождения.

Она летала над крышами соседних домов, вокруг шпилей императорского дворца. Летала к насестам крикаев, которые смотрели на нее с любопытством, словно удивляясь, что тут, вверху, делает человек.

Проголодавшись, она вернулась домой, попросить у отца сладостей. Но там ее ждали ученые мужи Империума.

Они задавали ей вопросы: что она слышала, когда Госпожа пела? Как она себя чувствовала, когда летала, какую цену заплатила, когда приземлилась? Девочка просто пожала плечами. Она не чувствовала себя хуже. Она ничего не заплатила, ни от чего не отказалась. У нее просто была сила.

Она была Дарованием.

И потому она больше не принадлежала семье.

Они смотрели вслед увозящей ее карете, улыбались и махали руками. Она плакала и стучала в окно; никто не сказал ей, куда она едет и что за люди ее увозят, почему семья не пытается ее вернуть. Она не вспоминала их имена. Интересно, а они вспоминали о ней?