Сэмюел Сайкс - Семь клинков во мраке [litres]

– Я помню те дни, Салазанка.

Я подняла голову. Он стоял передо мной. Когда он успел? Как подошел, что я его не заметила? Как взял мою ладонь? Почему я не оттолкнула? Почему он не мертв?

– Я помню, как мы были молоды и все не имело значения. – Он говорил мягко, а я хотела притвориться, что его голос всегда звучал так, словно он никогда не произносил ни одного жестокого слова. – Мы были вместе, Алое Облако и Клинок, мы сражались против Революции и защищали Империум. Ты помнишь? Те дни, когда каждый бокал в Катаме поднимался в честь наших имен?

Мне хотелось так много ему сказать. Хотелось велеть ему умереть. Истечь кровью. Сказать, что он ошибался.

– Я помню.

Хотелось бы мне знать, почему я сказала именно это.

– Я хотел бы, чтобы так было всегда. – Когда его голос стал настолько мягким? Когда он успел подойти так близко, что теперь шептал на ухо? – Я бы хотел, чтобы не было ничего, кроме нас и игры в войну. Но все было не так, Салазанка. Может, ты, летая высоко, этого не замечала, но я видел всех наших друзей. Видел, как они умирают. Видел, как их пронзают пули, рвут бомбы, сминают машины Революции. Я их слышал. Они умирали с именем Империума на губах. Черота, Макалин, Рендотон…

– Арадунар, – прошептала я. – Спаракул, Туриндара…

Я их помнила. Иногда я думала, какие имена они бы взяли, став скитальцами. Арадунар был мастером дверей и всегда любил свою работу. Может, Ара Поклон или что-то такое же глупое. Он всегда улыбался, он всегда выглядел…

А как он выглядел?

Я не могла вспомнить. В моей памяти он был просто еще одной темной точкой на поле боя далеко внизу. Все, что я помнила о тех днях, – это небо, как я легко парила и как после больше не могла. Я помнила небо…

И его.

– Салазанка.

Он стоял у меня за спиной. Как он там оказался? Он положил руки мне на плечи. И моя кожа едва ли не вспыхнула. Как он может по-прежнему так делать?

– Я ошибся… – прошептал он мне на ухо. – Я хотел, чтобы Враки был прав. Хотел, чтобы он нашел решение. Я думал… часть меня решила, что ты поймешь, на что я согласился. Но я ошибся. Прости.

Его рука скользнула по шрамам. И они не заныли. Они всегда ноют. Почему не теперь? Почему у меня закрывались глаза? Почему я так себя чувствовала?

– Все дело в мертвых, – сказал он. – Я не мог смириться с мыслью, что они погибли за трон для недостойного императора. Я думал… Я просто слушал не тех людей и думал… думал…

Его ладонь скользнула по моей руке с уверенностью, которой не было в его словах. Его пальцы нашли мои, сжали их. И хотя разум кричал, а сердце умирало, я сжала его пальцы в ответ, и возненавидела то, насколько хорошо мне стало. Как это походило на то, что было раньше.

– Но все может вернуться, Салазанка.

Я больше не могла уследить за его руками. Они дотрагивались до моих рук, сжимая пальцы. Они скользили по коже, гладили шрамы, которые должны были болеть. Касались талии, притягивая меня ближе, и, как раньше, когда он обнимал меня и был таким надежным за моей спиной, словно никогда не убежит.

– На этот раз план может сработать, – прошептал он мне на ухо. Пригладил мне волосы. Коснулся пальцами щеки. – У нас снова будет истинный император. У нас снова будет Империум, который понимает нас и то, чем мы жертвовали, за что мы сражались. Все, все снова обретет смысл. Нам больше не придется быть скитальцами. У нас вновь будут постели, вино, все, что раньше…

Не знаю, почему стало так приятно. Не знаю, почему его слушала. Не знаю, почему просто не нажала на курок и не проделала дыру в его голове, пока была возможность. Не знаю, почему помнила только ощущение его рук на коже и неба на лице, а не холодный камень под спиной и свет в глазах в том темном месте.

– Я не прошу меня простить, – произнес Джинду. – Ничего подобного. Если ты захочешь вернуться в Империум, я буду ждать тебя у врат Катамы. Если не захочешь меня больше видеть, я уйду навсегда. Но не дай пойти прахом всему, что мы сделали.

Он наклонился ближе, крепко обнял, и его шепот вонзился клинком:

– Позволь мне все исправить.

Спроси жену, что зарезала мужа, или отца, что ударил ребенка, или подростка, что убежал вверх по лестнице и вернулся с ружьем, они все скажут одно и то же.

Что их заставил темный голос.

Маленькая, дикая частичка их разума, которая произносила темные слова на темном языке, приказывая им убить, ранить, пролить кровь. Говорят, она есть у всех. У всех есть темный голос, который заставляет нас творить зло.

Но я думаю, их заставляет это делать тихий голос.

Шепот на задворках сознания. Мягкий нежный всхлип сквозь встревоженную улыбку. Он говорит, что все может быть лучше, все может быть снова хорошо, что все опять будет нормально.

Если ты только забудешь, насколько тебе больно.

Все вернется на круги своя.

Я слышала этот голос. Я слышала его в каждой клеточке своего тела и в каждом вздохе Джинду, когда он наклонился ближе и его губы коснулись моей шеи.

Нет .

И это уже был не мой голос.

Не смей.

И не его.

Он мразь.

Этот голос не был ни тихим, ни темным. Он был горячим. Как тлеющий уголь, что разгорался все сильнее и вспыхивал пламенем. Этот был жар в моей крови. И тепло в моей руке.

Он должен умереть.

Этот голос. Его голос.

Все они должны умереть.

Я посмотрела вниз на свою руку. Сквозь облако пара между пальцев на меня смотрела ухмылка Какофонии. В руке, в крови, под кожей я слышала его голос, ревущий громче любого другого, темного или тихого, моего или Джинду, любого. Он выл. Он кричал. Он говорил мне.

Мы заключили сделку.

Пальцы крепче сжались на его рукояти. Сердце горело в груди.

Бурлила кровь. Я стиснула зубы.

Месть за крах. Крах ради мести.

И он взвыл в моей голове.

ЭРЕС ВА АТАЛИ .

Он кричал. И я вместе с ним.

Из горла вырвался невразумительный вой, я развернулась, вскинула револьвер. Он пронзил облако черного дыма, вырвавшееся из щеки Джинду, когда я ударила его Какофонией по голове. Он наполнил цистерну, вскипятил воду, разорвал мир на части.

Джинду отступил, прижимая руку к щеке. На пальцах осталась горячая кровь. Он посмотрел на меня, и на его лице были потрясение и страх.

И в глазах отразился мой револьвер.

Я спустила курок. Изморозь вырвалась брызгами льда.

Запела Госпожа. Джинду исчез. И появился в пятнадцати футах, подняв окровавленную ладонь в печальной просьбе о мире, которой я не услышала.

Я снова спустила курок. Пламя Геенны запело, вспыхнув огненной стеной.

Он снова исчез. Я видела, как его тень мелькнула в зеве туннеля с другой стороны. Как он смотрел на меня тем самым взглядом. Увидела, как идеальный рот открылся, чтобы сказать идеальное слово, которое все исправит.