Сэмюел Сайкс - Семь клинков во мраке [litres]

Я взяла ее.

Как всегда.

– Ты спросил, чего я хочу, когда война кончится, – ответила я. – Ну, то есть, конечно, я предпочту регалии Императрицы, тайные рукописи мудрецов, самый громкий револьвер, который только могут изготовить революционеры, тебя и повозку, полную металла, запряженную двумя здоровенными белыми птицами. – Я подмигнула. – Но подумала, что стоит рассуждать реально.

– И реально для тебя это… дом?

– Славный дом.

– Ты можешь получить больше.

– Ты спросил не о том, что я могу получить. А чего я хочу.

– Верно. – Он накрыл мою ладонь своей. Она была теплой. – И ты хочешь меня?

– Я хочу все. – Я запрокинула голову к небу. Солнце уже садилось, окрасило облака своими предсмертными оранжевыми лучами. – И тебя.

Его улыбка была полной противоположностью всего остального в нем. Ее мягкость, нежность казалась неуместной на лице мужчины, что не расставался с клинком. И когда она исчезла, ее место занял хмурый вид, колючий, жестокий, так ему подходящий.

Я боялась спрашивать. Как всегда. Джинду не умел просто разозлиться, выдать мне свои мысли выражением лица. Он лишь хмурился. Постоянно заставлял меня гадать.

– Что не так? – спросила я.

– Это хороший сон, – ответил он тихо, как скользящий из ножен кинжал. – Но война не кончится. По крайней мере до тех пор, пока Империум остается прогнившим.

– Не начинай. – Я вздохнула. – Может, хоть раз поговорим о чем-нибудь другом?

– Другом? – Мягкий, как ножны, голос превратился в клинок, обнаженный, лязгающий. – Кроме Империума, которому мы служили, за который сражались и умирали наши друзья, и который искажает какой-то… какой-то ноль?!

– Он – Император.

– Он не должен им быть. Этого не должно было случиться. Враки сказал мне… – Джинду отвернулся. Но я все равно знала, что он хмурится. – Что?

– Не хочу слышать о Враки. Не здесь. Никогда больше не хочу.

– Он замыслил…

– Никогда, – ощерилась я. – Мы пришли сюда говорить про будущее. Не про Империум и не про то, что этому гребаному психу в нем не нравится.

– Я и думал о будущем. О том будущем, что мы, маги, построили и защитили, будущем, в котором ничего не угрожает Империуму и тебе в его пределах.

Меня что-то кольнуло. Я опустила взгляд. На кончике пальца, которого касался Джинду, расцвела капля крови.

– И для этого. Для тебя.

Он провел пальцами по моему запястью. На коже остались ярко-красные борозды, взрезанные малейшим касанием. Меня охватила паника – и только потом боль, – и я попыталась высвободить ладонь. Джинду держал меня легко, почти ласково, лишь слегка обхватив запястье. И моя кровь стекала мимо мягких подушечек его пальцев, собираясь в мозолистой ладони.

– Я бы отдал…

Я взялась за свою руку свободной ладонью. Уперлась ногами в землю. И она вдруг превратилась в черную грязь, полную гари и мертвецов. Вверху сгустились тучи, пожирая последние лучи солнца, становясь ярко-алыми, как кровь на моей руке.

– Все.

Голос Джинду унесся на сотни миль, в далекое место, доступное лишь ему. Он схватил меня за плечо. Его пальцы взрезали мой мундир, одежду под ним, кожу. Каждое его касание освобождало все больше крови. Кожа разрывалась, словно ткань под ножницами. Джинду наклонился, и его рот был полон клыков – острых, отточенных ножей.

Он прижался губами к моим.

Я закричала.

И захлебнулась своей кровью.

Первым возвращается дыхание.

Мои губы разомкнулись. Я втянула холодный, спертый воздух и пыль полной грудью. Он заполнил меня, словно живое существо, удержал в этом мире, чтобы я от души насладилась продолжением.

Второй приходит боль.

Тело очнулось прежде меня, мучительная боль вползла следом на паучьих ножках. Приземление вышло жестким, но полет продлился недолго; обошлось без сломанных костей, по крайней мере по первым ощущениям.

Сложно сказать, когда руки связаны за спиной.

К вящей гордости, высвобождаясь из веревки, я только слегка вскрикнула. Услышала, как кости со щелчком встали на место, потерла адски ноющие плечи и запястья.

Тугие узлы основательно содрали кожу. Однако завязаны они были не так уж хорошо. Гальта ничего не умела, кроме как убивать.

И, выходит, даже тут она облажалась.

Я выровняла дыхание, дождалась, пока отступит боль, превращаясь в тупой отголосок.

Потом постепенно вернулась картина мира – разбитым стеклом, которое я собирала по кусочкам. Я встала на четвереньки, почувствовала под пальцами холодный камень. Снова глубоко вдохнула спертый воздух пещеры. И, поднявшись на ноги, ощутила, как темнота сгустилась. Здесь, внизу, она казалась живым, любопытным созданием, что скользило вокруг, подползало все ближе, что-то нашептывало.

И голос, который я слышала, принадлежал ему.

Жаль, не могу сказать, что это был Тальфо, магией создавший этот затерявшийся кошмар. Впрочем, действует она иначе. Мастера мрака способны считывать мысли из твоей головы, но не из сердца. Они способны играть с твоими страхами, но могут лишь догадываться, что на самом деле тебя ранит. Настоящая боль, которая прячется под толщей шрамов и дурных снов…

Единственный человек, способный так тебя ранить, – это ты сам.

Я видела его повсюду, он то являлся, то растворялся обратно в кошмаре, из которого пришел. Он был разбитым зеркалом. Я видела лишь его осколки. Ясные, полные веселья глаза. Ловкие, сильные руки. Губы, что все время шептали, все время пытались мне что-то сказать. И, если бы я слушала, то поняла бы, что они говорили.

Но в тот момент ко мне воззвало нечто иное. И оно говорило громче.

Меня обожгло болью – застарелой, более знакомой, чем от любого шрама. Она проявилась постепенно – зудом в ладони, от которого никак не избавиться. Но с каждым вздохом она копилась, растекалась огнем по пальцам, запястью, вверх по руке. С каждым шагом она разгоралась все сильнее, становилась пеклом, что питалось остальными болями. К тому времени, как я рухнула на колени, внутри меня все пылало.

И я потянулась в темноту. Обхватила пальцами деревянную рукоять. Жжение вмиг исчезло. И я ощутила улыбку Какофонии, которая как бы говорила…

«Что ж ты так долго?»

Подняв его, я не улыбнулась в ответ. Не было нужды. Такое уже случалось. Разделившись – через темноту, мили или миры, – мы всегда находим друг друга одним и тем же способом. И будем находить, пока я не вычеркну из списка последнее имя.

Так что, подумала я, надо браться за дело.

Я двинулась вперед, вытянув руку, нащупала стену пещеры и зашагала вдоль нее. Зов Какофонии выжег всю остальную боль – от синяков и кровавых царапин, которыми расписала меня Гальта. Не то чтобы ощущение было из приятных, прошу заметить, но по крайней мере теперь я могла думать о чем-нибудь, помимо страданий.