Виктор Кораблев - Королевства изгоев

Прочитав одобренные кайзером новости экономического сегмента, Лоуренс, хохоча, ушел колоть дрова. Взяв газету, Ред обнаружил запись о снижении цен на шоколад. Хотя лишь за день до этого цены в накладных повысились. Теперь же и там, и там стояла одна стоимость. Неужели в это поверят…

Вскоре за газетами подтянулся еще один вид товара, что смог появиться благодаря дешевому островному табаку и огромному количеству бумаги — сигареты — еще одно нововведение. Экономно по деньгам и по времени. В первой поставке было целых четыре марки нового курева: «Дым Отечества», «Кайзер», «Вольноградканал» и «Хмурый Гремлин». После тщательной оценки Смоки выбрал последние. Ред на них и перешел.

Снова осень. Ред календарь перевернул:

— И снова третье сентября…

Дождливый хмурый вечер. Редрик, зажав в зубах потухшую сигарету, ненавидяще бегал взглядом между разделом истории открытий учебника, что продал ему Кэссиди, пунктом об имущественном цензе касты неприкасаемых княжества Дур-Сима из трактата о социальной стратификации и свежим номером газеты — статья о плуге с инновационным углом лезвия.

— Да что это за херня?! — выкрикнул Ред, вбегая в комнату отца.

Тот опять одолжил у Реда альбом и глядел на даст-карточку с девушкой на качели.

Парень сунул газету отцу под нос и потыкал пальцем в статью:

— Читай…

— Ну и? — безучастно спросил лавочник через минуту.

— Такой плуг был изобретен шестьсот лет назад — им пользовались ровно до Пожирающего Хлада. А в Дурсиме полевым рабочим вообще запрещено пользоваться металлическими инструментами. Что это за мистификации, что за технологические откаты?

— Просто стагнация, — подкурив, ответил лавочник.

После уничтожения трубки он тоже перешел на сигареты. Тоже на «гремлина».

— Какая стагнация? Почему тогда ее нет в индустрии бабского белья и прочих модных штук, вон газеты, сигареты, пушки новые — барабанные рейганы? Почему действительно важные вещи никто не развивает. Где прогресс? — Ред потыкал пальцем в альбом.

— Прогресс? Забудь это слово. Понимаешь, все сложнее, чем кажется. Этот твой прогресс никому не нужен, вот его и нет. Знаешь почему?

— Ну, так обоснуй.

— Что, независимо от ситуации в стране, стоит всегда одинаково?

— Алкоголь и курево, — выпалил Ред. — И покупная любовь.

— Хорошо. А кто может повлиять на ситуацию в стране?

— Кайзер.

— И?

— Фюрсты?

— Нет. Они — шавки кайзера. Да и живут лучше всех. Им не нужны изменения.

— Дворянство?

— Пакт об ограничении дворянской вольницы.

— Военные?

— В некотором роде.

— В смысле?

— Ну, я же служил в легионе, но не военный, — увидев замешательство на лице сына, лавочник продолжил. — Я приобрел все необходимые легионеру навыки, у меня есть опыт ведения боя, есть связи в армии. У меня даже моя старая пукалка под кроватью лежит.

— К чему ты ведешь?

— Мужчины, что отслужили по пять или восемь положенных лет. От двадцати до шестидесяти, даже старше. Те, кто может и умеет держать оружие. Те, у кого есть оружие. Сколько их?

— Не знаю?

— Все. Все, кто сейчас не сидит на зоне, не валяется в канаве и не бродяжничает. Таких, как мы, намного больше, чем солдат в легионах, в десятки раз. И каждый недоволен чем-либо в империи.

— И что же им мешает взять оружие и повлиять на ситуацию?

— Вот приходишь ты с работы. Злой. Уставший. Ты мог бы жить лучше, ты достоин лучшего. Заходишь в дом, а там твоя жена в красивом белье, что будто сам Странник выбрал для нее. Точно, сегодня же один из бесчисленных праздников. Уже стало получше.

Лоуренс глянул на изображение девушки на качели. Закрыл альбом.

— Она видит, что ты устал. Наливает тебе прохладного пива. Ты кушаешь, закуриваешь сигаретку — еще лучше, — лавочник смял сигарету и кинул на пол. — Но злость еще держит… и тут твоя жена говорит, что у жены соседа новая побрякушка. Ты уже зол на соседа. Тебе же теперь тратиться. Ты обещаешь ей все, что она хочет, и получаешь замечательный, отгоняющий злые мысли секс. Все — злость перенаправлена на ближнего или нижнего, а кайзер — молодец. Деньги-то он платит.

— Но не всякая же женщина меркантильная тварь… — опешил Ред.

— Конечно, но хороших людей мало. Добрых женщин больше, чем добрых мужчин, но их все равно невероятно мало.

— А кто не женат?

— Идет к шлюхе. Кайзер опять молодец — разрешил публичные дома, да и деньги платит. Налог с сутенера берет, а потом тот тебе возвращается в виде жалования. Какой же умница наш Ауринк — все продумал…

— А что со злостью?

— Раньше сублимировалась в жалобах на жизнь в баре с приятелями, теперь же достаточно почитать газету. Гляньте, беспорядки в верхней палате. Пэры и лорды бьют друг другу морды. Вот гады, ни хрена не делают, но забавные. Пусть живут. Все — уже полегчало.

Лавочник порылся под кроватью. Достал ружье.

— Деньги кончились — бери пушку и иди в контрактники. Вот ты и снова в легионе, сынок. Старослужащий болванчик… и так по кругу. Пока не продашь свою аркебузу и не сопьешься.

— Все идет по кругу… — тихо повторил Ред.

— Пока тебе достаточно комфортно, ты не оторвешь зад от кушетки. Наш ненаглядный правитель приручил своего опаснейшего врага, который и стал его силой. Первое правило главы государства — не воюй с мужиком. Он и не воюет… хотя, ничего ему не сделать, — тяжело выдохнул Лоуренс.

Лавочник забросил под кровать лучевое ружье и откинулся на спину.

— Пока ты зациклен на выполнении своих сиюсекундных хотелок, тебе нет дела до того, что действительно происходит в мире. Никому нет дела. Ведь кто-то бессилен, кто-то запуган, кто-то вне закона, кому-то все это выгодно, а большинству — плевать. Вот тебе и стагнация, сынок. И что же ты с этим будешь делать?

— Приму к сведению, — прошипел сквозь зубы Ред и ушел.

Редрик месяц штудировал историю, газеты и трактат об общественном расслоении. Сплошные несоответствия и ложь. Даже учебник лгал, парень это чувствовал.

Снова удары. Удары крови в висках. Удары гремящих сапог по бетону тракта. Удары кулаков о несокрушимый остов обугленного великана посреди моря цветов — древний труп научил парня бить. Груша для битья, только акация. Срываешь гнев на трупе, а виновники живы.

Удары когтистых рук по лицу.

— Редрик, Редрик, проснись! — кричал Гизмо.

— Что? Я же сплю. Отстань, — парень открыл глаза. Зря.

— Смотри, я же говорил, что скажу тебе первому. Сработало. Гляди, он появился. Он вышел на свет! — ликующе кричал гремлин.

— Что это? Откуда… Гизмо, погорелая ты саламандра! Убери от меня эту херню! И больше никогда мне ее не показывай!

Максимальная продолжительность жизни самца гремлина равна полувеку, но кемадо — исключение, как и их потомки. Пастырю было уже далеко за семьдесят, но лишь благодаря аскезе и целибату. Размножение у гремлинов — трудоемкий процесс, отнимает много лет жизни. Так выгорели его братья.