Ричард Бэккер - Воин Доброй Удачи [litres]

Она остановилась перед небольшим, но роскошным храмом павильона.

– Ты один из ее детей, – сказала она, не глядя на мужчину. – Она любит тебя, несмотря на зло, которое тебе навязали твои похитители.

Она провела пальцем по корешку книги, лежащей на малиновом смятом бархате: «Кипфа’айфан, свидетель Храма».

Кожа переплета потрескалась и покрылась мелкими дырочками от ее прикосновения.

– Ты даешь, – пробормотала она, поворачиваясь, чтобы пристально посмотреть на старика. – Он берет.

По его щекам текли слезы.

– Она дотянется до тебя, когда твоя плоть доживет свой век и тебя выбросит на Ту Сторону. Но ты тоже должен тянуться к ней в свою очередь. Только тогда…

Он сжался в своем убежище, когда она шагнула к нему.

– Ты сделаешь это? Потянешься к ней?

Он утвердительно кивнул головой, но женщина уже отвернулась, зная его ответ. Она неторопливо подошла к занавешенному входу и мельком увидела себя в длинном овале стоящего серебряного зеркала. Верховная Мать остановилась в полумраке фонаря, позволив своим глазам блуждать и задерживаться на гибких линиях ее возрожденного тела. Она превратила свое зрение в чувство вкуса и смаковала мед того, что видела…

Вернуться, пережить непостижимую утрату, усохнуть и увянуть – а потом расцвести заново! Псатма Наннафери никогда не страдала тщеславием своих сестер. Она не жаждала, как другие, воровских прикосновений мужчин. Только при исполнении обрядов ее плоть стремится выполнить свое обещание. И все же она радовалась этому дару, как ничему другому. В ее возрасте, молодом, но уже не слишком юном, были слава, испытанные удовольствия и воля зрелости, облаченная в прочный шелк многих лет, отделявших ее от ветхости, которой она когда-нибудь станет.

Ее храмы были разграблены и сожжены. Множество ее сестер изнасилованы и убиты мечом, а она стояла здесь, пьяная от радости.

– Ты такая собака? – спросила она открытый воздух. – А, змееголов?

Она повернулась к Меппе, стоявшему на пороге павильона. Богато украшенные створки дверей качнулись и замерли за его спиной. Внутрь ворвалась высокогорная прохлада.

– Ты, – пробормотал он напряженно. Его лицо по-прежнему было обращено вперед, но змея, подобно черному пальцу, повернулась прямо к съежившемуся рабу-телохранителю. Верховная Мать улыбнулась, зная, что старик не доживет до рассвета. Она знала, что он умрет ради нее и достигнет цели…

– Всегда охраняешь своего хозяина, – хихикнула она.

– Прикройся, наложница, – велел Меппа.

– Тебе не нравится то, что ты видишь?

– Я вижу иссохшую старую каргу, каковой ты и являешься в душе.

– Значит, ты все еще мужчина, а, змееголов? Ты судишь о моей красоте, о моих достоинствах по молодости моего чрева… Моей плодови…

– А еще по твоему языку!

– Лай, собака. Разбуди своего хозяина. Посмотрим, в чью морду он ударит.

Сияющая змея, наконец, повернулась и посмотрела на нее. Губы под серебряной лентой сжались в тонкую линию.

Псатма Наннафери снова принялась рассматривать в зеркале своего чудесного близнеца.

– Ты носишь в себе воду, – сказала она последнему кишауриму и провела ладонью по плоскости своего живота. – Как океан! Ты можешь сразить меня своей самой простой прихотью! И все же ты стоишь здесь и сыплешь угрозами и оскорблениями?

– Я служу моему господину падирадже.

Верховная Мать рассмеялась. Это, поняла она, был ее новый храм, языческая армия, летящая через земли, куда даже пастухи не хотели идти. И эти язычники были ее новыми жрецами – эти фанимцы. Какая разница, во что они верят, если они делают то, что должно быть сделано?

– Но ты лжешь, – прохрипела она старческим голосом.

– Он был помаз…

– Он был помазан! – хихикнула она. – Но не тем, кем ты думаешь!

– Прекрати богохульствовать.

– Дурак! Все до единого дураки. Все эти люди – все эти воры! Все они считают себя центром своих миров. Но только не ты. Ты же видел. Ты один знаешь, как мы малы… Мы просто пылинки, пылинки на ветру в черноте. И все же ты веришь в блуждающую абстракцию – одинокого бога! Пффф! Ты бросаешь игральные палочки для своего спасения, когда все, что тебе нужно сделать, – это преклонить колени!

Кишаурим ничего не ответил. Змея, на чешуе которой мерцал свет фонаря, отодвинулась от Псатмы и теперь смотрела куда-то поверх ее плеча.

Женщина обернулась и увидела Фанайяла, неподвижно стоящего нагишом позади нее. Он казался нематериальным в игре теней и мрака.

– Теперь вы понимаете? – спросил Меппа. – Ее предательство. Ее дьявольщина! Милорд, пожалуйста, скажите мне, что вы видите это!

Фанайял аб Каскамандри вытер лицо и глубоко вдохнул, свистя ноздрями.

– Оставь нас, Меппа, – грубо сказал он.

Последовал момент противостояния, перекрещенных взглядов трех властных душ. Их дыхание терзало безмолвный воздух. А затем с легким поклоном кишаурим удалился.

Падираджа навис сзади над миниатюрной женщиной.

– Ведьма! – закричал он и отшвырнул ее, а потом обхватил мозолистыми руками ее шею и заставил ее согнуться. – Проклятая ведьма!

Застонав, Верховная Мать вцепилась в его крепкие мускулистые руки, обхватила голой икрой его талию.

Таким образом он показывал свое восхищение ею.

Все еще сжавшись между диванами, обреченный раб-телохранитель плакал, наблюдая за происходящим…

Мягкая земля глубоко вспахана.

Скудная церемония приветствовала прибытие святого дяди к задним воротам Андиаминских Высот: только мрачные слова и невысказанное подозрение. Рабы подняли вышитые тенты, защищающие от дождя, образовав туннель, так что Майтанет был избавлен от унижения мокнуть в собственной одежде. Кельмомас внимательно следил за поведением матери и ее свиты и старался подражать им. Дети, независимо от того, насколько они забывчивы в остальном, всегда остро чувствуют страх своих родителей и быстро начинают вести себя соответственно. Кельмомас не был исключением.

Что-то действительно важное должно было произойти – даже глупые министры его матери понимали это. Юный принц даже мельком увидел, как старый скрюченный Вем-Митрити недоверчиво покачал головой.

Шрайя Тысячи Храмов вот-вот будет допрошен самым одаренным и разрушительным сыном их бога.

Святой дядя шел мимо выстроившихся промокших людей и казался разъяренным. Он чуть отодвинул плечом Имхайласа и лорда Санкаса, чтобы предстать перед матерью, которая, даже несмотря на свою миниатюрную фигуру, казалась внушительной из-за странности ее сияющей белой маски. Уже не в первый раз Кельмомас поймал себя на том, что ненавидит своего дядю не только из-за его крупной фигуры, но и из-за того, как много места тот занимает в пространстве. Независимо от того, по какому поводу, будь то благословение, брак, проповедь или рождение ребенка, Анасуримбор Майтанет создавал вокруг себя ауру сокрушительной силы.