Ричард Бэккер - Воин Доброй Удачи [litres]

– Хватит легкомыслия, – отрезал он. – Я бы покончил с этим, Эсми.

На нем было белое одеяние с расшитыми золотом краями – строгое, даже по его степенным стандартам. Если не считать тяжелых Бивня и Кругораспятия, висевших у него на груди, единственной уступкой, которую он сделал по отношению к украшениям, были золотые наручи с древними кенейскими мотивами на предплечьях.

Вместо того чтобы заговорить, императрица опустила голову чуть ниже того, чем требовал джнан. Кельмомас почувствовал, как ее рука крепче сжала его плечо.

Молодой принц Империи наслаждался тем, как они несли запах дождя в закрытые залы дворца. Влажные складки шелка и войлока. Ноги хлюпают в сандалиях. Мокрые волосы становятся горячими.

За весь путь ни один из них не произнес ни слова, за исключением Вем-Митрити, который попросил прощения у матери, как только они выбрались из Аппаратория, и спросил, может ли он продолжать путь самостоятельно в темпе, более подходящем для его древних костей. Они оставили хрупкого адепта Сайкской школы позади, следуя по заранее расчищенным лестницам и коридорам, охраняемым на каждом шагу каменнолицыми эотскими гвардейцами. Настенные канделябры бездействовали, несмотря на то, что день был темным, и поэтому порой они проходили через места абсолютного мрака. Несмотря на пристальный, устремленный вперед взгляд матери, молодой принц Империи не мог удержаться, чтобы не вытянуть шею, сопоставляя способы, которыми он мог видеть, с тем, чего он не мог – сравнивая два дворца, видимый и невидимый.

Наконец, они добрались до императорских покоев и подошли к двери.

Она казалась выше и шире, чем мальчик помнил, возможно, потому, что его мать, наконец, приказала отполировать ее. Обычно словно нарисованные зеленым мелом, киранейские львы сияли теперь в красочном величии. Он хотел спросить мать, означает ли это, что Айнрилатас будет освобожден, но тайный голос предупредил его, чтобы он молчал.

Императрица стояла перед ними, опустив скрытое маской лицо, словно в молитве. Все было тихо, если не считать скрипа снаряжения Имхайласа. Кельмомас обхватил ее обтянутую шелком талию и прижался щекой к ее боку. Она бездумно провела пальцами по его волосам.

Наконец Майтанет подал голос:

– Почему мальчик здесь, Эсми?

Никто не мог не заметить, каким тоном это было сказано. По сути это был другой вопрос: «Что это за болезненная зацикленность?»

– Не знаю, – ответила она. – Айнрилатас отказался говорить с тобой без его присутствия.

– Значит, это будет публичное унижение?

– Нет. Только ты и двое моих сыновей, – ответила она, все еще глядя на дверь. – Твоих племянников.

– Безумие… – пробормотал шрайя с притворным отвращением.

Наконец Эсменет повернула к нему свое скрытое маской лицо.

– Да, – ответила она. – Безумие дунианина.

Затем она кивнула Имхайласу, который взялся за щеколду и толкнул огромную дверь внутрь.

Шрайя Тысячи Храмов посмотрел на Кельмомаса сверху вниз и сжал его маленькую белую руку в своей, мозолистой и необъятной.

– Ты тоже меня боишься? – спросил он.

Вместо ответа мальчик посмотрел на мать с выражением беспокойной тоски.

– Ты принц Империи, – сказала его мать. – Иди.

И он последовал за святым дядей во мрак камеры брата.

Единственное окно камеры было не зашторено, и в нем открывалась прорезь темного неба, наполнявшая комнату холодным и влажным воздухом. Поначалу мальчик слышал только шум дождя, несущегося по замысловатым верхушкам крыш, булькающего и чавкающего в зигзагообразных желобах. Единственная жаровня согревала комнату, отбрасывая в темноту оранжевое сияние. Искусно вырезанное кресло стояло, повернутое к стене, где с четырех каменных львиных голов свисали цепи Айнрилатаса. Мальчик заметил, что жаровня была установлена так, чтобы полностью освещать сидящего в кресле и никого больше.

Голый Айнрилатас скорчился в четырех шагах от кресла, обхватив руками колени. Тусклый свет, казалось, не столько освещал, сколько полировал его. Он наблюдал за вошедшими с каким-то пустым спокойствием.

«Мы должны выяснить, чего он от нас хочет», – прошептал тайный голос.

Ибо Айнрилатас определенно чего-то хотел от младшего брата. Иначе зачем требовать его присутствия?

Дядя отпустил руку младшего племянника, как только за ними со скрипом закрылась дверь. Не глядя ни на одного из братьев, он сунул правую руку в левый рукав и вытащил из-под старинной наручи деревянный клин. А потом с грохотом уронил его на пол и пнул ногой под основание двери…

Запер их изнутри.

Айнрилатас рассмеялся, разминая руки, гладкие и твердые, как лающие ветви.

– Святой дядя, – сказал он, склонив голову и прижав левую щеку к коленям. – Правда, сияет.

– Правда, сияет, – ответил Майтанет, занимая отведенное ему место.

Кельмомас уставился на деревяшку, воткнутую в черный шов между полом и дверью. Что же происходит? Ему и в голову не приходило, что у святого дяди могут быть свои планы…

«Кричи, – приказал тайный голос. – Позови ее!»

Мальчик бросил вопросительный взгляд на старшего брата – тот лишь ухмыльнулся и подмигнул.

Сырой от дождя, далекий гром отразился в окне камеры. Но для маленького мальчика безумные пропорции обстоятельств, в которых он оказался, гремели еще громче. Что же происходит?

– Ты собираешься убить мать? – спросил Айнрилатас, все еще глядя на Кельмомаса.

– Нет, – ответил Майтанет.

«Мы что-то упустили! – воскликнул голос. – Что-то…»

– Ты собираешься убить мать? – снова спросил Айнрилатас, на этот раз пристально глядя на дядю.

– Нет.

– Святой дядя. Ты собираешься убить ее?

– Я же сказал – нет.

Мальчик с трудом дышал, словно скованный железным стержнем тревоги, не дававшим ему двинуться с места. Все можно объяснить, решил он. Айнрилатас играл, как он всегда это делал, нарушая ожидания других людей ради самого нарушения. Дядя заблокировал дверь на всякий случай… Мальчик чуть не расхохотался вслух.

Все присутствующие здесь были дунианами.

– Столько лет, – продолжал Айнрилатас, – нагромождать один заговор на другой… может быть, ты просто забыл, как остановиться, дядя?

– Нет.

– Столько лет в окружении полоумных людей. Как долго ты трудился? Как долго ты страдал из-за этих уродливых детей с их чахлым интеллектом? Как долго терпел их невежество, их нелепое тщеславие? А потом отец, этот неблагодарный неряха, возвышает одного из них над тобой? Почему бы и нет? Почему отец доверяет шлюхе, а не благочестивому шрайе Тысячи Храмов?

– Я не знаю.

– Но подозреваешь.

– Боюсь, мой брат не вполне доверяет мне.

– Потому что он знает, не так ли? Он знает тайну нашей крови.

– Возможно.