Кай Майер - Противостояние [litres]

– Нам необходим проводник, – сказал Дункан. – Тот, кто знает ночные убежища лучше остальных.

Она отрицательно покачала головой:

– Только обузы нам ещё не хватало!

– Без проводника мы далеко не уйдём. Тебе достаточно известно о ночных убежищах, чтобы это понимать. Хотя ты и экслибра Зибенштерна, но Страна Забвения тебя поглотит ещё до того, как ты увидишь Федру хотя бы издали.

Она думала о Зибенштерне, которого отправила туда в ссылку, и спрашивала себя, что с ним сталось. Но ей пришлось приложить немало усилий, чтобы на этом сосредоточиться, так как на передний план опять выдвинулась мысль о книге. Со всеми её чудесными, сводящими с ума словами.

Дункан тем временем продолжал:

– Я знаю единственного человека, который на это способен. Он стоял за новым изданием «Атласа горизонтов». По крайней мере до тех пор, пока Академия не поместила его в нерукопожатный список.

Изида вспомнила, что Арбогаст тоже говорил о ком-то, кто их должен вести.

– Это Виктор Дамаскан, – назвал имя Дункан. – Человек, сделавший план Санктуария и поплатившийся за это. Академия не простила ему, что он открыл дорогу в Санктуарий. По всей вероятности, Виктор узнал о нём лишь благодаря чистой случайности, но тогда это решительно никого не интересовало.

– Но ходили слухи, что его казнили.

– Первого картографа всех убежищ? Человека, который знает ночные убежища, как свои пять пальцев? – Дункан на секунду опустил взгляд, прежде чем снова его поднять. – А знаешь ли ты, что Аттик лично его выследил?

Она покачала головой.

– Он позаботился о том, чтобы за дело взялись агенты, а не гвардия или полиция. Я был одним из тех, кто препроводил Дамаскана в застенок. – Вспоминая, как всё было, он сделал короткую паузу. – А вскоре после того я ушёл со службы.

– Я не думала, что по этой причине.

– Были и другие. Но эта история сыграла решающую роль. Моё терпение лопнуло. Одно враньё и притворство. Теперь я, может, и преступник, но это честнее, чем возня трёх семейств.

– И ты думаешь, Дамаскан может нам помочь? Если он спустя столько лет вообще ещё жив.

– Они наверняка с него пылинки сдували. Виктор Дамаскан для них – ключ к ночным убежищам. Сегодня он важнее, чем когда бы то ни было.

– Но почему ты так уверен, что мы к нему подберёмся?

Дункан снова приблизился к ней и мягко провёл кончиком пальца от горла вниз, к началу шва.

– У нас есть оружие, которого нет у них. – У неё пробежала дрожь от его прикосновения. – У нас есть ты.

Рашель Химмель покорно терпела укоры своего отца, рисуя в воображении его кончину. Давным-давно пора бы приступить к осуществлению их плана. Они с Фейтом ждали уже достаточно долго.

Барон стоял у окна чайного салона и смотрел на долину, не удостоив своих старших детей ни единым взглядом и распалившись больше обычного по поводу своей тяжкой доли в этом мире.

Уже десять минут Рашель сверлила взглядом его спину, уставившись на старомодный сюртук, скроенный в Милане, и на седины, ставшие белыми как снег. Рашель с Фейтом молча сидели за накрытым столом, пропуская мимо ушей разглагольствования отца. У обоих на коленях лежало по открытой сердечной книге: у Рашели – «Нортенгерское аббатство» Джейн Остин, у Фейта – пожелтевший томик о геральдике.

Тем временем их бабушка спокойно ела кусок сладкого пирога. Даже если она и чувствует нависшую в воздухе опасность, не в её привычках выдавать это хотя бы одним взглядом. Очень вероятно, что вместе со зрением ослабевала и её бдительность. Фейт был в этом убеждён и заверил Рашель, что бабка им не страшна. Едва только они покончат с отцом, ничего не будет проще, как убрать заодно и баронессу. «И её мальчика на побегушках в придачу», – уточнил Фейт.

Как всегда, когда семья сидела за чаем, Джеймс ждал снаружи за дверью. Немногословный экслибр усаживался там чаще всего с книгой из библиотеки, пользоваться которой ему дозволяла баронесса. Пожалуй, он и был на положении крепостного, но обращалась она с ним, как с четвёртым внуком, и Фейт ещё сильнее ненавидел его по этой причине.

Как часто Рашель с братом, сидя рядышком, мечтали, что свергнут главу рода Химмель и вернут себе уважение других семейств… Каждый из них понимал, что отец слишком слаб, чтобы покончить со своим лакейским существованием при Кантосах и Лоэнмутах, со статусом придворного шута, которого в зависимости от обстоятельств можно сначала унизить, а потом приманить, а с ним и всё его семейство.

Но этому скоро настанет конец. До Фейта с Рашелью доползли сведения, о коих, видимо, никто из прочих членов Совета не имел и понятия. В первые годы жизни в библиомантическом интернате Рашели встретилась девочка по имени Каталина Марш, или Кэт, как её называло большинство. Она была на год – на два младше и должна была вскоре уйти из школы, поскольку, несмотря на одарённых родителей, не отличалась никакими библиомантическими талантами. Уже тогда, в пятом классе, она любила полосатые лосины, а чёрные волосы носила коротко остриженными, совсем как на фотографиях с Мардуковых камер видеонаблюдения. Вместо того чтобы сообщить об этом барону, дабы лавры достались ему, Рашель и Фейт решили взять всё в свои руки. Фейту было двадцать. Достаточно, как он считал. Недостаток опыта он с лихвой возместит талантом и лукавством. Статичную Академию он презирал и обещал Рашели ввести её в Совет на равных с собой правах – первую женщину с момента основания «Алого зала».

Академия, которой с незапамятных времён управляли старики, преклонялась перед запылившимися обычаями девятнадцатого столетия. Ливия Кантос служила в качестве их хранителя, но была лишена всякого влияния, хотя придавала себе большую значимость. Фейт с Рашелью задумали реформировать стародавнее уложение. При этом речь шла не о перевороте, а только об их равноправном голосе в Совете, о свежей крови, способной перезапустить проржавевшие механизмы власти.

Фейт мог ночами напролёт толкать речи о своих планах, и в его глазах горел огонь рвения, одновременно и нравившийся Рашели, и вселявший в неё страх. Фейт был её братом, и она любила его, но никогда не знала, чем обернётся его страсть. Почти во всём, о чём Фейт толковал, он был прав, к тому же умел аргументировать свою правоту и всегда горел новыми идеями. Но всё же в его взгляде время от времени вспыхивал огонёк мании величия, и когда Рашель видела Фейта таким, ей становилось ясно, что он всю жизнь будет нуждаться в её поддержке. Ведь это она возвращала его на землю, а когда несправедливость мира грозила сломить его, утешала, преображая его отчаяние в дикий гнев.

– Прошу прощения, – пробормотала бабушка и вынула что-то изо рта. Предмет с дребезгом ударился о фарфоровую тарелку.