Евгения Сафонова - Кукольная королева [litres]

– Ты подумаешь, наверное, что я с ума сошла… всякий подумает, я сама так думаю, но… я тебя очень люблю. – Таша обречённо зажмурилась. Прекрасно сознавая, как глупо всё, что она говорит. – Правда. Несколько дней знаю, а люблю – будто вечность. Ты… ты мне как отец стал. Лучше, чем он. Мой отец… не родной, а который меня растил… ты сам, наверное, видел, какой он был. – Она прерывисто вдохнула, гася непрошеные рыдания, не желавшие сдаваться так просто. – Я ненормальная, да?

Какое-то время она слушала его молчание.

– Нет, – наконец ответил дэй. – И я тебя полюбил. Без тебя не пропал бы… но с тобой жизнь стала куда веселее.

Она не то хихикнула, не то всхлипнула в последний раз. Не зная, почему ей вдруг сделалось легко-легко – от этих его слов или от всех предыдущих, – но чувствуя, что слёзы кончились.

Арон коснулся губами её макушки. Осторожно, не разжимая рук, встал. Поставил её на ноги и лишь тогда – мягко отстранил.

– Теперь уснёшь?

Таша, кивнув, тыльной стороной ладони вытерла влажные щёки. Отвернувшись, широким шагом вернулась к мерцающему клинку и можжевеловому пеплу, по ту сторону которого лежал Джеми – сопя так усиленно, что сомнений в его бодрствовании не оставалось.

Всё слышал… ну и ладно.

Пусть слышит.

Откладывая зеркальце, он улыбался.

– Давно вас таким не видел, – заметил Альдрем.

– Я давно этим не занимался.

– Даже когда занимались, таким редко бывали.

– Это особый случай.

Подливая в фужер блеснувший янтарём напиток, слуга молчал; но молчание это звучало чрезвычайно выразительно.

– Ты чем-то озадачен, Альдрем.

– Это признание… довольно неожиданно.

– По мне так вполне ожидаемо. – Он взял бокал в руку. – Она не знала отеческой любви, а ей отца хотелось. Она любила того, кого считала отцом, но тот ей взаимностью не отвечал. А он – ответил. Чужой по крови человек, чудесным образом заменивший ей желанного родителя… во всяком случае, она так думает.

– А его «люблю»?

– Полюбил , Альдрем. Акценты – это очень важно. И его «полюбил» – принятие её правил и её пути. И отрезание прочих.

Альдрем помолчал.

– Она и правда ещё ребёнок, – сказал он потом: печаль в голосе была почти незаметна.

– Можешь не волноваться. Она повзрослеет. Гораздо быстрее, чем сама того хочет. – Он рассеянно водил пальцем по краю бокала. – Я ей в этом помогу.

В камине обыденно потрескивало пламя. Огонь – это так… символично. В конце концов, эти игры всегда были на грани. Он играл с огнём, несмотря ни на что, ведь в игре без риска нет никакого интереса.

– Она всё же очень милая… особенно когда винит себя в вещах, за которые её впору с улыбкой гладить по голове.

– У меня хороший вкус. – Он листал страницы своей памяти. – Она хочет помочь всем вокруг, даже когда сама отчаянно нуждается в помощи. Она даже в чумазом конюшонке углядит обладателя красивых глаз. Она видит мир прекрасным и удивительным, в лужах замечая не грязь, а отражённые облака. В глубине души она считает жизнь сказкой с обязательным счастливым концом… даже сейчас, когда та её так потрепала.

Шестая. Она шестая… сакраментальное число. Шестая и последняя. Замыкающая круг.

Это тоже символично. Даже не учитывая всех других символов – включая её саму.

– Поразительно то, что это срабатывает. Окружающие видят, что о них думают хорошо, и их это трогает. Они стараются не обмануть её ожиданий… и я искренне надеюсь, что даже это не даст тебе повода меня осуждать.

Он даже головы не повернул. По-прежнему смотрел в огонь, обводя пальцем хрустальный край.

– Я всегда на вашей стороне. – Слуга ответил без испуга, почти устало. Слишком хорошо знал мельчайшие оттенки его интонаций, чтобы отличить дружеское напоминание от настоящей угрозы. – Вы же знаете.

– Знаю. – Он поднял бокал на уровень глаз. – Но знаю и то, что в этот раз мне самому нелегко себя не осуждать.

Эта игра определённо выходила не такой, как остальные. По многим причинам. Впрочем, и правила везде устанавливали разные, и ставки – соответственно. В этот раз правила были действительно сложны, но и на кону стояло всё.

Лебединая песнь обязана быть лучшей. Последнее творение мастера должно остаться в веках. Пусть этой игре и не суждено быть воспетой в песнях.

Во всяком случае, всей правде о ней.

– Может, по такому поводу я даже изменю своим предпочтениям, – произнёс он вслух. – Наконец.

– Предпочтениям, господин?

Он посмотрел на пламя, плескавшееся в жидком янтаре, вязнувшее в россыпи пузырьков, что жемчужными нитями тянулись со дна к поверхности. Улыбнулся.

– Оказывается, сидр Фаргори действительно не так плох…

– И тут на тропу выпрыгивает, – Гаст держит зловещую паузу, – как думаете, кто?..

– Кузнечик? – пищит Лив.

Ребятня вокруг дружно хохочет, и Гаст обиженно вздёргивает подбородок:

– Какой к дамнарам кузнечик?! Висп! Хотя ты, мелкая, и не знаешь небось, кто это…

– Висп из Белой Топи. – Таша невзначай щёлкает сестру по носу – вредина Лив только хихикает. – Болотный дух, заманивает неосторожных путников в трясину светом волшебного фонаря… вернее, заманивал: если он и существовал, его уже лет двести никто не видел. В прошлом веке Мастера Адамантской Школы всю Топь прочесали, но ничего не нашли. И не думаю, что он умел прыгать.

– Не сомневался, что высокородная Фаргори-лэн и на этот счёт может лекцию прочитать. Конец легенды сама тогда рассказывай.

– Нет уж, Онван-энтаро. Ещё одна история, и прощай, мой бедный язык.

– А пошлите к взрослым, – предлагает Лайя Зормари, выплетая цветочный венок.

– Пойдёмте, – поправляет Таша не задумываясь.

Удостаивается взглядов, что в очередной раз заставляют её пожалеть об издержках маминого воспитания.

– Идём, идём, – торопливо подхватывает Гаст. – Раз вас мои россказни не пугают, дядюшкины рассказы уж точно заставят… штаны намочить. Скажем так, раз тут нежные лэн сидят.

Их класс как-то сам собой собрался вокруг одного костра – другие сияют поодаль, разбросанные по всему полю, наполняя летнюю ночь тенями и дымом. В Ночь Середины Лета, самую короткую в году, жители Прадмунта всегда собираются на лугу за деревней, чтобы пить, травить байки и жечь костры до рассвета. Есть ещё Ночь Середины Зимы, самая длинная, но в неё, напротив, никто не покидает дом.

В эти ночи грань между мирами очень тонка. Слишком тонка. Недаром на детей, рождённых в Ночь Середины Зимы, падает проклятие оборотничества. Зато летом люди вовсю стараются воздать должное нечисти, дабы в грядущем году встреча с ней тебя миновала – и чем жутче легенда, артистичнее рассказчик и колючей мурашки у слушателей, тем щедрее сказителю подливают пиво или сидр.