Дилан Фэрроу - Безмолвные [litres]

– Должно быть, ударились о камень. Чертовы дороги здесь – просто кошмар.

Я тихо вздыхаю.

Покачивание фургона несколько успокаивает мои нервы, но ощущение, что путешествие далеко не окончено, гложет меня. Если повезет, эти барды направятся прямо в Высший совет.

А это значит, мне придется продумать следующий шаг. Как остаться в живых. Как найти правду.

Я закрываю глаза и думаю о маме. Ее рука на моем плече – как одно прикосновение может передать так много всего. Будь терпелива, или сильна, или спокойна.

Ма, которая умерла и ушла. Убита тайно, а ее смерть погребена под лавиной лжи.

Кто это сделал? И почему? Потребность знать – холодный огонь, горящий в груди. Я найду человека, который забрал у меня маму. Я посмотрю ему в глаза и удостоверюсь, что он знает, ему не сойдет с рук это убийство. И я потребую объяснить почему.

Этот человек находится в Высшем совете. Я чувствую себя увереннее, чем когда-либо. С каждым поворотом колес фургона я становлюсь все ближе к цели, и невидимая нить затягивается все туже внутри меня.

И все же, несмотря на мой страх и даже трепет от осознания, что я нахожусь на пути к правде, – усталость от путешествия наконец-то настигает меня. Легкие все еще болят из-за густого дыма сгоревшего трактира. Ноги ослабли, стопы онемели. Надвигается вечер; небо в просветах листвы деревьев над головой уже превратилось из золотисто-голубого в пыльно-лавандовое. Воздух стал прохладнее. Даже резкие толчки дороги не могут помешать мне уплыть прочь в изнеможении.

Не знаю, как долго спала, но я просыпаюсь, когда фургон резко встряхивает. После этого езда становится более плавной. Я прислушиваюсь, но барды никак не комментируют эту перемену.

Я отваживаюсь выглянуть из-за бочки, дрожа от перепада температуры. Солнце клонится к закату, и становится холоднее. Дорога впереди вымощена серебристым камнем и ведет к горному хребту, который в два раза выше того, что граничит с Астрой. По белой линии мой взгляд тянется вверх вдоль извилистой тропинки между зелеными соснами, которые становятся белыми, по мере того как узкая дорога взбирается вверх и в поле зрения появляется заснеженная вершина.

Сначала кажется, что шпили и сверкающие парапеты парят высоко надо мной, как будто они находятся среди облаков. Только когда ветер меняется, я вижу, что гора и замок – это одно целое. Замок вырезан из белого камня, более ослепительного, чем само солнце, и изысканно украшен сияющим золотом, а большая его часть теряется в облаках. Я продолжаю моргать, не представляя, как то, что я вижу, может быть реальным.

Мосты пролегают между башнями, изящно изгибаясь друг над другом. Ближе к основанию замок рассекает огромный ревущий водопад; он переливается через край скалы. Чем ближе мы подъезжаем, тем больше деталей можно различить; статуи, резьба и изысканные опоры мостов бросаются в глаза, сверкая в умирающем солнечном свете.

Что-то сжимается у меня в груди, и мне хочется броситься на землю и заплакать. Я выросла, слушая истории об этом, но никогда не представляла, что нечто столь великолепное может существовать на самом деле.

Но это реально. Здесь, прямо передо мной.

Чистая красота будоражит что-то глубоко внутри, и мои глаза горят от слез.

Высший совет.

И убийца моей матери, возможно, ждет внутри.

Пока фургон приближается к замку, я нахожу более подходящее укрытие под грудами тряпья у заднего сиденья. Пробегая пальцами по ткани, я задаюсь вопросом, в какой деревне она могла быть сделана. Это, безусловно, не идет ни в какое сравнение с грубой шерстью, производимой Астрой.

– Стой, во имя Высшего совета! – раздается глубокий голос.

Фургон останавливается. Я глубже вжимаюсь в ткань, прикрывая рот, чтобы не было слышно ни звука. Я не могу позволить, чтобы меня поймали. Не тогда, когда я так близко.

– Это десятина из Тарантона? – спрашивает другой голос.

– Из Валморна, – я слышу, как бард возвышает голос. – Неужели вы не можете определить по всему этому жалкому тряпью?

Несколько мужчин смеются. Даже их смех звучит напыщенно. Но я хмурюсь.

Мне требуется секунда, чтобы осознать что-то, когда я смотрю на ткань, которая прекраснее, чем все, что я видела в своей жизни. Мое возмущение и удивление быстро сменяются облегчением – не похоже, что они будут проверять десятину.

– Ты же знаешь, как лорд Катал любит наряжать свои маленькие трофеи, – раздается голос. – Скоро швей будет больше, чем вас, бардов.

– Скорее всего, хорошеньких женщин, – усмехается бард, – не то чтобы я жалуюсь.

– Жаль, что дамы не умеют лучше благословлять, – вставляет другой, – было бы неплохо иметь их побольше в наших рядах.

Мужчины продолжают подшучивать, а я кусаю руку, подавляя вздох. За все эти годы я слышала лишь слабые шепотки о Катале, могущественном и загадочном хозяине Высшего совета, а заодно и всей Монтаны. Странно слышать, как о нем говорят так небрежно. Теперь он больше похож на реального человека, чем на мифическую фигуру.

Разговор заканчивается на легкой ноте, один из сопровождающих бардов отпускает шутку, что десятина из Тарантона потерялась. Я все еще обдумываю услышанное – пренебрежительную, саркастическую манеру бардов разговаривать друг с другом. Я ожидала чего-то более возвышенного. Мои мысли путаются, когда фургон, качнувшись, снова движется вперед.

Огромные ворота замка сделаны из кованого золота и открываются без единого звука. Я крепко сжимаю ткань, пока костяшки пальцев не становятся белыми, как камень замка. У меня не так много времени, прежде чем фургон будет разгружен и меня обнаружат. Сердце нервно колотится в груди.

Я отваживаюсь выглянуть из фургона, и от роскоши вокруг голова идет кругом. У меня уже кружится голова, а это всего лишь въезд. Один только двор, размером с Астру, вымощен замысловатой разноцветной мозаикой. Два изящных полукруга из топиариев всевозможных форм тянутся по бокам, а за ними – арки и лестницы, ведущие к роскошным балконам с видом на водопады.

Вдоль верхних стен замка ряды и ряды фигур, одетых в черное, маршируют друг за другом.

Барды.

Когда я вижу сразу столько людей, страх и благоговение пронзают меня острым кинжалом. Я думала, что три барда были устрашающими, но аура важности, которой они обладают, кажется, только усиливается, чем больше их становится вокруг. В груди что-то слегка сжимается, когда я вспоминаю тонкие черты лица барда, с которым я разговаривала в Астре. Равод, с его поразительными черными как вороново крыло волосами.

Не теряя времени, я быстро сбрасываю с себя ткань, дрожа от холодного ветра, и перепрыгиваю через борт фургона, когда он проезжает под тенью элегантной арки. Неуклюже приземлившись на колени и забравшись в тень, я прислоняюсь спиной к изогнутой стене из холодного белого известняка. И лихорадочно оглядываюсь – мне нужно спрятаться, чтобы дождаться ночи. С другой стороны арки есть дверь; я вздыхаю и спешу к ней. К счастью, она открывается от одного моего прикосновения, и я оказываюсь в холле, моргая, чтобы привыкнуть к темноте.