Руслан Галеев - Трансгалактический Моджо-тайп

Вердикт. Не стоило превращать в преступников будущее человечества.

Черные времена лишь издали кажутся черными. В действительности, у них цвет гнили, мяса и пассивного страха. И запах пепла. Они истекают пластиковыми слезами умиления на ветру перемен, которые стремятся оседлать, остановить или, в крайнем случае, обернуть себе на пользу. Но если раз за разом поливать сады напалмом, то смешно надеяться получить к завтраку свежесорванное яблоко.

Старая калоша на воздушной подушке несется сквозь желтый мир, который я называю домом. Бахрейн. Планета неудачников, людей, которые нормальной жизни общества предпочли сохранение крайне подозрительного мировоззрения. Изгнанники.

Здесь надо оговориться, что далеко не всех их изгнали в прямом смысле слова, хотя есть и такие. К примеру, моему ближайшему соседу, Конраду Ростану, живущему в сорока трех километрах от меня, на одной из демонстраций сломали ключицу полицейской дубинкой. Это было не так просто, учитывая, что Ростан тот еще здоровяк. Полицейскому пришлось трижды ударить в одно и то же место, прежде чем крепкая кость Ростана треснула. Правда, перед этим Конрад раскидал с десяток гребанных роботов в касках. Наверное, коп заслужил потом премию за героизм.

И все же, большинство изгнанников Бахрейна сбежали не от полицейских дубинок. Их согнало с насиженных мест тотальное неприятие общества и его политики. Может, некоторые из них когда-то и были пылкими идеалистами, грезившими о революции, но теперь они не верят ни во что, и хотят всего лишь, чтобы их оставили в покое. Они больше не верят в то, что можно что-то изменить. И, слава Богу, больше не стремятся спасать человечество. Ну его к черту! Все тут понимают, что хотя жизнь общества и их жизни идут параллельно, это не одна и та же дорога. И, если убрать слова об идеализме и служении человечеству, именно так на Бахрейне однажды оказался и я сам.

Я обнаружил, что быть веселым и смешным в состоявшемся на тот момент обществе более не возможно, поскольку общество отказалось и от смеха, и от веселья. Уходя в добровольное изгнание, я мысленно выкрикивал джокеровское: «Какого черта вы такие серьезные?» – но ответом мне была тишина и шелест купюр, раскладываемых по конвертам. Диксит.

Времена, конечно, меняются. И вот уже страхи остепенились, стали респектабельными, законы не столь суровы, а нынешний президент такой никчемный милашка, что я все время забываю, как его зовут. Но те времена, словно пощечина, выданная тяжелой рукой статуи Свободы, ржавеющей сейчас где-то там, на брошенной Земле. И сколько бы копов не подходили ко мне за автографами, я ни за что не поверю, что времена изменились настолько, что я могу дать отбой своей верной подруге паранойе и перестать зашивать карманы.

Пока я лечу на арендованном «фольсвагене» над родными и милыми сердцу песками Бахрейна, вечерние сумерки делают горизонты чуть ближе, словно стягивая невидимую нить. Буря закончилась, но я почему-то знаю, что это ненадолго. Ласковый пейзаж пустыни, бесконечная череда песчаных волн, изредка нарушаемая неустанными поклонами автоматических нефтевышек, окрашивается в тревожные цвета потерянных надежд. Красный, словно те гвоздики в петлицах первых, мирных демонстрантов, желтый, словно грязные бинты раненых в джунглях Ханоя и спекшаяся слюна молодого джанки, темно-синий – словно полицейская униформа, и черный цвет анархических стягов, который взмыл однажды среди красных гвоздик. Я закрываю глаза, и мысленно напоминаю себе, что я дома, что мне уже не 20 лет, что это всего лишь закат. И красный – это лишь огни панели управления малого рейдера дальней разведки. Желтый – цвет новой звезды по имени Николь. Темно-синий – цвет океана на Джетро-Талле. А черный – всего лишь бесконечный космос. Мне становится легче. Видимо, не так уж я и стар, коли мечта о будущем все еще одерживает вверх над разочарованиями прошлого.

– Том, убирай свою задницу с моего рейдера!

Куда, черт побери, подевался милый душка Слон, любитель ударить по вискарю и потереть за былое? Откуда взялся этот непробиваемый профессионал, бессердечный и хладнокровный? Эта машина, забитая алгоритмами, знающая свое дело и принципиально отказывающаяся нарушить несколько жалких правил. Мне всего-то и нужно, чтобы Слон нарушил прямой приказ своего командира, поставил на кон свою карьеру в Разведке, и дал мне увидеть то, что видеть я не должен. Разве я о многом прошу?

Я кричу как попугай Макговерн о демократии, свободе прессы и человеческих правах, но Слон меня игнорирует. Я пытаюсь его подкупить, я встаю на колени и столько раз произношу слово «пожалуйста», что сердце любого инквизитора растаяло бы в кисель любви и всепрощения. Но только не сердце Слона!

– Слон, дружище, братишка, старичок, я же для этого и летел, я же об этом и мечтал, ну как же ты не понимаешь, морда ты фашистская!

– Пошел вон!

– Слон! Во имя наших идеалов! Мао велик! Но пасаран! Одним глазочком, комараде!

…В одиночной капсуле по пути от рейдера к флагману, я проклинаю Слона и кручу головой, как филин, закинувшийся секоналом. Мне ведь и правда, всего одним глазочком. Для начала. А потом уж я вцеплюсь, не отцепишь! Но я ничего не вижу! Я даже не знаю, в каком направлении смотреть! Я даже не знаю, как с такого расстояния выглядит то, что я мечтаю увидеть!

На флагмане, прямо у шлюзов меня встречает вооруженный конвой из пяти бойцов службы безопасности.

– Вы не имеете права! – на всякий случай кричу я.

– Заткнись, Хант, или мы запрем тебя в каюте, – отвечает смутно знакомый безопасник.

Ага… Это значит, что в данный момент меня в каюте не запрут. Я затыкаю пасть и послушно следую туда, куда меня ведут. А ведут меня в святая святых флагманского рейдера, в рубку управления. Еще трое суток назад все мои просьбы попасть туда даже не отклонялись, они попросту игнорировались. Как только я заговаривал о рубке, люди начинали смотреть сквозь меня. Не то чтобы для меня было тайной, почему так происходит, ведь ледяные лезвия взглядов черной богини, этой неприступной хранительницы флагманских альковов оставили не один шрам на моем любопытстве. Но я не оставлял надежды, что в разведке окажется хоть один отчаянный смельчак, готовый рискнуть собственной головой ради моего в высшей степени беспристрастного репортажа. Не нашлось. И вот, меня ведут под конвоем в само око корабля, туда, где, как я подозреваю, стоит хрустальный гроб королевы космонавтов, оплетённый хвостами пяти драконов, четыре из которых огнедышащие, а пятый умерщвляет врагов, читая им стихи русских футуристов до тех пор, пока из несчастного проходимца душа через ноздри не вылезет.