Роберт Джордан - Восходящая Тень [litres]

Впрочем, хоть он и не верил россказням Чарна, но слушал их с удовольствием, не то что другие. Многие хмуро косились на старика, когда тот принимался уверять, будто некогда служил той, кто ныне стала одной из Отрекшихся, – и не кому-нибудь, а самой Ланфир. Это ж надо такое выдумать! Сказал бы еще – Ишамаэлю. Коумин считал, что раз уж старик – мастер сочинять байки, то мог бы прихвастнуть, будто служил Льюсу Тэрину – величайшему из вождей. Конечно, всякий мог бы поднять Чарна на смех, спросив, почему же он нынче не служит Дракону, но что с того? Куда хуже недобрые взгляды горожан. Они и слышать не желали речей Чарна о том, что Ланфир – Ланфир! – не всегда была воплощением зла.

На краю поля появился огромный, выше и шире в плечах, чем любой огир, ним. Коумин знал его, это был Сомешта. Гигант, окруженный облаком белых, желтых и голубых бабочек, ступил на взрыхленную и засеянную землю. Он шагал по полю, и за ним, в отпечатках его ног, пробивались молодые ростки. Восторженный гул пробежал по рядам толпившихся вокруг любопытствующих горожан и хозяев окрестных полей. Коумин знал, что в этот миг на каждое из соседних полей тоже вышел свой ним.

Интересно, промелькнуло в голове у Коумина, а что, если порасспросить Сомешту? Уж он-то наверняка знает, что в рассказах Чарна правда, а что выдумки. Ведь он очень стар. Век нимов невероятно долог, а некоторые утверждают, что они живут вечно и будут жить, пока на земле есть деревья. Но сейчас времени на посторонние мысли не было. Начиналась песнь.

Первым, как и подобало, затянули огиры. Их могучие басы казались голосами самой земли. Айил вступили следом. Голоса людей были выше, но мелодичней и глубже. Два напева сплелись, слились воедино, и Сомешта, уловив мелодию и ритм, начал свой танец. Широко раскинув руки, он заскользил по полю широкими, плавными шагами. Бабочки вились вокруг, взлетая и садясь на кончики его растопыренных пальцев.

С соседних полей тоже доносились звуки песни семян. Коумин слышал их, но отстраненно – они будто доносились откуда-то издалека, как и ритмичное – как сердцебиение новой жизни – похлопывание собравшихся вокруг женщин. Песнь захватила его. Юноша чувствовал, словно сам превращается в нее, как Сомешта свивает звуки в невидимые нити, которые уходят в землю, обволакивая семена и наполняя их животворящей силой. Впрочем, уже не семена. Всюду, куда ступала нога нима, из земли появлялись побеги земая. Песнь оградит растения от вредителей, сорняков и непогоды, они вымахают в два человеческих роста, и, когда наступит время, щедрый урожай заполнит городские амбары. Ради этого Коумин жил. Он был рожден, чтобы петь, и вовсе не жалел о том, что в десять лет в нем не обнаружили «искры» и не отобрали его для обучения. Конечно, было бы заманчиво стать Айз Седай, но тогда он не познал бы величайшего блаженства и торжества песни и этого момента.

Песнь замедлилась, звуки становились все тише и тише и наконец истаяли. Когда смолкли последние голоса, Сомешта сделал еще несколько танцующих шагов, и, пока он двигался, казалось, что мелодия висела в воздухе. Наконец он замер. Песнь была спета.

Коумин вернулся к действительности и с удивлением заметил, что толпившиеся вокруг горожане уже ушли, но задумываться о том, куда они подевались и почему, у него не было времени. Подбежали смеющиеся женщины и принялись радостно поздравлять певцов. Хотя Коумин должен был считаться взрослым, многие из них все еще порывались погладить его по головке или взъерошить рыжие волосы, вместо того чтобы поцеловать в губы.

Когда поздравления закончились и Коумин вновь огляделся по сторонам, он приметил воина, стоявшего неподалеку, в нескольких шагах, и посматривавшего на него. Солдат оставил где-то свое шоковое копье и снял боевую накидку из фанклота, но лицо его было скрыто под шлемом, сделанным в виде головы чудовищного насекомого, хотя черное шок-забрало и было поднято. Поймав на себе любопытствующий взгляд, солдат снял шлем. Лицо воина оказалось совсем молодым – он был всего лет на пять старше Коумина, но этот немигающий взгляд… Должно быть, его тоже отобрали для обучения в десять лет, решил Коумин; как хорошо, что из Айил не делают солдат.

Один из огиров, по имени Томада, подошел и с заинтересованным видом обратился к воину:

– Мне кажется, воитель, вы получили новости. Я приметил оживление возле джокаров.

Молодой воин немного поколебался, но ответил:

– Мы еще не имеем подтверждения, но думаю, что сообщение верное и я могу поделиться с вами радостной вестью. Нас известили, что сегодня на рассвете Льюс Тэрин и его Спутники нанесли решающий удар по Шайол Гул. Потом связь прервалась, но я полагаю, что Скважина запечатана и большая часть Отрекшихся, а может, и все они – заперты по ту ее сторону, внутри.

– Но это значит, что все кончилось! – возбужденно воскликнул Томада. – Хвала Свету, наконец-то!

– Да, – неуверенно и как-то невесело протянул солдат. – Скорее всего, так оно и есть… – Воин взглянул на свои руки и бессильно уронил их вдоль тела. – Местные жители прослышали об этом, когда вы пели, и, не удержавшись, тут же отправились праздновать. Если сообщение подтвердится, гуляние, пожалуй, затянется на несколько дней. Интересно, если… Нет, думаю, горожане не захотят, чтобы солдаты присоединились к ним. А вы?

– Мы не против, – отозвался Томада. – Но разве что к вечеру. Сегодня нам надо побывать еще в трех городках, и тогда наш обход закончится.

– Конечно, – со вздохом сказал солдат, оглядываясь по сторонам, – у вас-то работы хватает. Вам есть что делать, а вот нам… Хотя нет, ведь троллоки еще остались. Пусть сгинули Отрекшиеся, но троллоки и Ночные Всадники еще зададут нам хлопот. – Он кивнул, будто в подтверждение собственной мысли, и обернулся, поглядев туда, где стояли джокары.

Естественно, Томада сохранял внешнее спокойствие, но Коумин был ошарашен новостью и пребывал в еще большей растерянности, чем молодой солдат. Неужто войне конец? Но каким же будет мир без войны? Надо поговорить об этом с Чарном, неожиданно решил юноша и, не мешкая, поспешил в город, откуда доносились музыка, пение и радостный смех.

На башне городского совета неистово зазвонил колокол. Горожане – мужчины, женщины, дети – танцевали прямо на улицах, и Коумину с трудом удавалось протискиваться сквозь толпу. Он знал, что Чарн остановился на одном из постоялых дворов, где обычно размещались Айил. На поле старик не пошел, ибо был слишком слаб и страдал от болей в коленях. Даже Айз Седай не могут излечить от старческой немощи. Но всеобщее ликование наверняка выманило его на улицу.

Внезапно Коумин получил удар в лицо, и ноги его подкосились. Он успел приподняться на колени, прежде чем понял, что упал. Проведя рукой по губам, он увидел, что ладонь окрасилась кровью. Юноша ошеломленно поднял глаза – над ним возвышался горожанин с перекошенным от злобы лицом, который поглаживал свой кулак.