Саманта Шеннон - Обитель Апельсинового Дерева [litres]

Эда ничего не сказала при виде флота. Только обратила к заякоренным сторожевикам открытую ладонь – и на их мачтах взревел родившийся из ничего пожар. Эда с неподвижным лицом смотрела, как он уничтожает корабли, и в ее глазах метались красноватые отблески.

Пронизывающий ветер возвратил Лота к настоящему и заставил втянуть голову в воротник плаща.

– Инис. – Изо рта шел густой белый пар. – Я уж не думал его увидеть.

Эда тронула его за плечо.

– Мег не теряла надежды тебя вернуть, – сказала она. – И Сабран тоже.

Чуть помедлив, Лот накрыл ее руку своей.

С начала пути между ними стояла стена. Лоту рядом с Эдой было не по себе, а она не пыталась его разговорить. Прежняя теплота возвращалась медленно. В промозглой корабельной каюте они рассказывали друг другу, что произошло с каждым за эти месяцы.

Веры старались не касаться. В этом им, наверное, никогда было не сойтись. Но пока что обоих связывало желание спасти страны Добродетели.

Лот свободной рукой поскреб подбородок. Борода его не радовала, но Эда сказала, что в Аскалоне им придется скрывать свою внешность, ведь оба они – изгнанники.

– Жаль, что нельзя было сжечь все те корабли, – заговорила Эда, разглядывая приближавшийся порт. – Приходится беречь сиден. Неизвестно, сколько лет мне теперь не вкушать от дерева.

– Ты сожгла пять, – утешил Лот. – Пятью меньше осталось у Сигосо.

Она кивнула.

На пальце у нее поблескивал лунный камень. Он видел такие кольца у сестер обители.

– В каждом из нас живут свои тени, – сказал он. – Я примирился с твоими. – Коснувшись ее кольца, Лот добавил: – Надеюсь, и ты мои потерпишь.

Она с усталой улыбкой переплела его пальцы своими:

– С радостью.

Вскоре ветер донес до них запах рыбы и гниющих водорослей. «Птица-правда» не без труда причалила, и усталые пассажиры потянулись на сходни. Лот подал Эде руку. Она в несколько дней избавилась от хромоты, хотя та стрела пробила ей бедро насквозь. Лоту приходилось видеть, как от более легких ран плакали странствующие рыцари.

Аралаку предстояло сойти с корабля последним, когда все разойдутся. Эда собиралась выбрать подходящее время и тогда позвать его.

С длинного причала они прошли к домам поселка. Увидев подвешенные к дверным притолокам мешочки, Лот задержал шаг. Эда тоже взглянула на них:

– Не знаешь, с чем это?

– Сухие цветы и ягоды боярышника. Обычай времен задолго до основания Аскалона. Отгоняют от дома всякое зло и порчу. – Лот облизнул губы. – Я, сколько себя помню, не видел, чтобы их вешали.

Вязкая грязь налипала им на сапоги. Скоро вокруг не найти было дома без подвешенного мешочка с боярышником.

– Говоришь, старинный обычай? – задумчиво спросила Эда. – А какую веру исповедовали в Инисе до Шести Добродетелей?

– Официальной религии тогда не было, но по немногим сохранившимся летописям простонародье поклонялось священному боярышнику.

Эда замкнулась в угрюмом молчании. Они выбрались на мостовую главной улицы через стену из дикого камня.

Единственная в поселке конюшня уступила им двух хилых лошаденок. Ехали рядом. В полупромерзших полях, где бродили промокшие овцы, дождь колотил им по спинам. По болотам, где разбойники встречались редко, решили ехать и ночью. К рассвету Лот натер себе седлом мозоли, но держался и не задремывал.

Ехавшая впереди Эда вела лошадь легким галопом. Казалось, она вся вылеплена из нетерпения.

Лот гадал, права ли она в своих догадках. Неужели инисским двором правила из-за трона Игрейн Венц? Изводила Сабран до последней жилки? Нагоняла страх перед темнотой? За каждый грех отбирала кого-то из любимых? От таких мыслей в животе у него горело. Сабран в малолетстве вечно оглядывалась на Игрейн, доверяла ей.

Он пришпорил лошадь, догнал Эду. Проезжали сожженную деревню, где над святилищем еще курился едкий дым. Несчастные дурни крыли свои дома соломой.

– Змеи, – пробормотал Лот.

Эда откинула растрепанные ветром волосы.

– Ясно, что высшие западники велели своим слугам запугать Сабран. Должно быть, ждут повелителя, чтобы начать настоящую войну. На сей раз он сам возглавит воинство. Развяжут второе Горе Веков.

К закату они нашли захолустную гостиничку у Кошачьей реки. Лот к тому времени едва держался в седле. Устроив лошадей в конюшне, они, дрожащие и промокшие до нитки, ввалились в зал.

Эда, не откидывая капюшона, пошла искать хозяина. Лота тянуло остаться у потрескивающего огня, но нельзя было – могли узнать.

Взяв у возвратившейся Эды свечу и ключи, Лот ушел наверх. Им отвели тесную, полную сквозняков клетушку, но и такая была лучше жалкой каюты на «Птице-правде».

Хмурая Эда принесла ужин.

– Что-то не так? – спросил Лот.

– Наслушалась внизу разговоров. Сабран не видели со времени публичного выезда с Льевелином, – ответила она. – Насколько известно народу, она еще носит ребенка… но без новых известий, да при вторжениях драконов подданные беспокоятся.

– Ты говорила, выкидыш у нее случился почти на шестом месяце. Если бы носила, сейчас бы лежала в родильной палате, – сказал Лот. – Идеальное объяснение ее отсутствия.

– Да. Может, она на то и ссылается, но едва ли предатели из Совета позволят ей править и дальше. – Эда, поставив ужин, повесила плащ на стул – сохнуть. – Сабран это предвидела. Ей грозит смерть, Лот.

– Все равно она – живой потомок Святого. Никто не поддержит мятежа какого-нибудь герцога Духа, пока она жива.

– Ой, боюсь, что поддержат. Узнав, что от нее не приходится ждать наследницы, в народе решат, что и за пришествие Безымянного в ответе Сабран. – Эда села к столу. – Этот шрам у нее на животе и то, что он означает, в глазах многих лишают ее права на власть.

– Все равно она – Беретнет.

– И последняя в своем роду, – отрезала Эда.

Хозяин снабдил их двумя мисками жирного варева и краюхой черствого хлеба. Лот заталкивал в себя еду, запивая элем.

– Пойду умоюсь, – сказала Эда.

Когда она ушла, Лот растянулся на тюфяке и стал слушать дождь.

Игрейн Венц не шла у него из головы. Он с детства привык на нее полагаться. Суровая, но добрая, она внушала детям уверенность, что все будет хорошо.

Хотя он знал, что все четыре года своего регентства она не давала Сабран покоя. И даже до того Венц требовала от маленькой принцессы самообладания, совершенства, безраздельной преданности долгу. В те годы к Сабран не допускали детей, кроме Розлайн и Лота, и то только под бдительным присмотром Венц. Принц Вилстан числился хранителем престола, но ему, погруженному в траур, было не до воспитания дочери. Этим занялась Венц.

И ему вспомнился один случай. Еще жива была королева-мать.

Было морозное утро. Двенадцатилетняя Сабран лепила снежки на опушке Честенского леса. Руки в перчатках, щеки разгорелись. Оба хохотали до колик. Потом они взобрались на заснеженный дуб, устроились на узловатой ветке, весьма озаботив тем рыцарей-телохранителей.